— Мне неинтересно слушать, какой она человек, — сказала Таня.
— У нее очень ранимая психика, — сказал Алексей. — В прошлом году она перенесла тяжелую форму инфекционной желтухи.
— А корь?
— Что корь? — не понял Алексей.
— Корь у нее была?
— Была, вероятно, в детстве. Почему ты об этом спрашиваешь?
— Просто так. Чтобы доставить тебе удовольствие рассказывать о ней.
Она поднялась с постели и накинула халат, лежавший на полу.
В окно, в щели вокруг задернутых штор, пробивался неопрятный осенний рассвет. От его сочащегося, больного света комната казалась холодной и грязной.
— Куда ты? — спросил Алексей.
— Сварю кофе.
Утром, как всегда, Анна Кирилловна поднялась раньше Тани. Вымытая после ужина посуда стояла в кухонном шкафчике. Надо будет попросить этого Алексея сдать бутылки в магазин, решила Анна Кирилловна. И привинтить как следует зеркало в прихожей. Картошки бы хорошо принести с рынка килограммов пять.
Таня вышла из своей комнаты уже одетая и причесанная.
— Доброе утро, мама.
Сложив руки на коленях, она села против матери за стол.
— Разве ты не будешь принимать ванну? — спросила Анна Кирилловна.
— Я уже мылась.
— Хорошо, что вы убрали из коридора этого Урагана, — сказала Анна Кирилловна. — Он ужасно страшный. Я боялась пройти мимо него ночью в уборную.
— Его зовут Буран, а не Ураган, — сказала Таня.
— А чем его кормят?
— Не знаю.
— Таких громадных собак, кажется, кормят овсянкой. Я куплю ее на обратном пути из института.
— Никто тебя не просит, — сказала Таня. — И вообще, не вмешивайся в то, что тебя не касается.
Анна Кирилловна замолчала. Она доела свой завтрак, стараясь не глядеть на дочь.
— Что ты на меня так смотришь? — раздраженно спросила Таня.
— Странно. Разве я уже не имею права взглянуть на тебя?
— Ты только и мечтаешь, чтобы я выскочила замуж за какого-нибудь кретина. Лишь бы на нем были брюки и пиджак, а остальное для тебя не имеет значенья…
— Опомнись, лапонька, — сказала Анна Кирилловна.
— Мама, отчего заболевают инфекционной желтухой? — спросила Таня.
— Кажется, от крыс.
— Господи, как мне все надоело! И сама я себе надоела… Мамуля, давай жить вдвоем. Ведь правда нам никто не нужен?
По лицу Тани текли слезы.
— Я его выгнала в семь утра. Вместе с его дурацкой собакой.
— Куда же он пошел в такую рань? — спросила Анна Кирилловна.
— Домой. У него есть дом. И у меня есть дом. У всех есть дом. Это только тебе кажется, что если в доме нету мужчины, то это уже не настоящий дом.
— Глупости, — сказала Анна Кирилловна. — Твой отец умер, когда тебе было полтора года.
— Он тебя любил?
— Вероятно. Зачем бы он стал жить со мной, если бы не любил?
— А в чем это выражалось? Почему ты была уверена, что он тебя любит?
— Не знаю, — сказала Анна Кирилловна. — Не помню. Может, я и не была уверена. Когда вспоминаешь прошлое, оно всегда представляется лучше, чем было… А сейчас-то мне, вообще, уже кажется, что я всю жизнь прожила одна…
— Ты жила не одна. Ты жила со мной. А. теперь я буду с тобой… Хочешь, я сварю сегодня суп, какой ты любишь, с цветной капустой?
— Свари. Только не реви, глупая. Не стоят они твоих слез, дураки такие.
— Все! — сказала Таня. — Плевала я на них.
Она поднялась из-за стола и вытерла кухонным полотенцем щеки.
— Боже, какая это мерзость — штопать их носки, стирать их белье, подлаживаться к их настроению!
Проводив мать до дверей и целуя ее на прощанье, Таня шепнула ей на ухо:
— Прости меня, мамочка.
В институт Анна Кирилловна приехала совершенно разбитая. Предстоял длинный утомительный день. И, как назло, именно в этот день пришли толстые пакеты с новыми учебниками — ими следовало заменить старые, вышедшие из употребления.
В библиотеке в утренний час было пусто. Бродя вдоль стеллажей и занимаясь своим делом, Анна Кирилловна вдруг услышала:
— Глупое занятие, не правда ли?
Она обернулась. За спиной у нее стоял преподаватель Студенцов. Он дотронулся носком туфли до стопки книг, уже снятых с полок.
— Вам-то что? — сказал Студенцов. — С глаз долой — из сердца вон. А вот нам, историкам… Вы чем расстроены, голубушка Анна Кирилловна?
Он смотрел на нее участливо, наклонив свое большое, гладко выбритое лицо к самому ее плечу.
И внезапно Анне Кирилловне стало нехорошо — у нее закружилась голова. Пошатнувшись и бледнея, она невольно привалилась к Студенцову, он придержал ее сильной рукой и довел до стула.
— Голубушка, что с вами?.. Чем я могу вам помочь? Подобная дурнота случалась с ней уже не однажды, она нисколько не испугалась. Студенцов же, встревоженный не на шутку, сбегал за водой, добыл где-то валидол, валерьянку и не отходил от Анны Кирилловны, покуда она окончательно не пришла в себя.
«Какой он славный! — думала о нем весь день Анна Кирилловна. — Надо бы познакомить его с моей Таней».
А Таня не пошла на службу. Она яростно убирала квартиру, варила обед, отнесла в магазин полную авоську пустых бутылок, но в магазине кончилась тара, прием был прекращен, и, не желая таскаться с бутылками обратно, она выбросила их на помойку.
В АВТОМОБИЛЕ
Когда Леонид Сергеевич подбежал к вокзальной калитке, ее уже запирали, а хвостовой вагон, стоявший совсем рядом, беззвучно уплыл, передвигая за собой по доскам перрона косые клетки света. Следующего поезда надо было ждать до пяти утра.
Обрушив на скамью в привокзальном сквере тяжелый рюкзак, из которого торчали городошные палки, Леонид Сергеевич опустился рядом; свои усталые, избегавшиеся за день по городу ноги он вытянул поперек тропинки, вспугнув ими пыльных, оборванных воробьев. Сперва казалось, что досидеть так, дремля, до утра будет приятно и просто, но задул ветерок, становилось прохладно. Леонид Сергеевич решил выйти на шоссе и поймать какую-нибудь попутную машину: до школьного лагеря было километров сорок.
На шоссе ему повезло. Вечер был субботний, из города вырывались машины одна за другой.
Встав на обочину, он поднял руку; полуспущенный рюкзак висел за спиной. Штук десять машин пронеслось мимо. Стоять с поднятой рукой Леониду Сергеевичу было неловко, и он стал делать вид, что
