Наблюдения иностранного дипломата подтверждают документы Преображенского приказа. В Костромской провинции двое братьев раскольников «из подлого народа» отказались присягать Екатерине и присягнули только под угрозой повторной пытки. Другие ослушники заявляли так: «Креста целовать не буду, если женщина царем, то пусть и крест целуют женщины». Одна монахиня говорила: «Я за царицу Бога не молю, молю Бога за царевича, какая она царица?»[49]
В ноябре 1725 года были казнены два самозванца, выдававшие себя за сыновей покойного царя. Один из них был похож на Петра как две капли воды. Любимец царской четы Яков Волков оказался в опале: «за противные его слова против персоны ее императорского величества» его сослали на Соловки.[50]
Протесты, как видим, носили разрозненный характер. Те, кто открыто выражал их, оказывались в застенках Преображенского приказа, подвергались жесточайшим истязаниям. Эти истязания вызывали нервное расстройство даже у видавшего виды Ивана Ромодановского, наследовавшего от отца должность руководителя учреждения, занимавшегося политическим сыском. По словам Кампредона, Иван Ромодановский, «давно уже привыкший к зрелищу пыток, говорил на днях одному своему приятелю, что не в состоянии более выносить ужасов, которые ему пришлось видеть».
О том, что воцарение Екатерины не вызвало всеобщего ликования, свидетельствует и официальный документ, отметивший 6 января 1727 года (разумеется, без особого восторга), что в городах и уездах «многие злодеи в непристойных и противных словах против персоны его императорского величества, также и ныне благополучно владеющей ее императорским величеством, в Преображенском приказе, что говорили те слова спроста, а иные спьяна». Указ грозил виновным смертной казнью «без пощады».
Продержись Екатерина на троне еще несколько лет, и, быть может, протест против царствования иноземки, покровительствовавшей герцогу Голштинскому, приобрел бы более широкий размах и вылился бы в заговоры и перевороты. Во всяком случае, симптомы появления немецкого засилья, пышно расцветшего при Анне Иоанновне, наблюдались уже в царствование Екатерины I, когда набрали силу ее зять герцог Голштинский, ее фаворит Левенвольд и непотопляемый и незаменимый Остерман.
Глава четвертая ВДОВА НА ТРОНЕ
Самое поразительное в судьбе Екатерины состоит в том, что Петр, несомненно, знавший об ограниченных способностях своей неграмотной супруги, даже не попытался хоть как-то образовать ее и подготовить к будущему царствованию, не привлекал к управлению колоссальной империей ни до коронации, ни после нее. Во всяком случае, переписка супругов не дает ни малейших оснований для утверждения, что император обременял ее поручениями государственного характера, делился с нею опытом, наставлял, как преодолевать сопротивление противников преобразований и стимулировать активность их сторонников – словом, обучал мудростям государственного деятеля.
Между тем страна находилась в сложном и тяжелом положении. Полученное от супруга наследие нуждалось для управления им в столь опытной и твердой руке, что, казалось, Екатерине не суждено было удержаться на троне, тем более незаконно ею занятом.
Два с лишним десятилетия изнурительной войны за выход к Балтийскому морю, напряженная мобилизация экономических и людских ресурсов, бесследно исчезавших на поле брани, пагубно отражались на положении сельского и городского населения. Бремя налогов и повинностей, непрерывно один за другим обрушивавшихся на плечи народа, суровое взыскание недоимок подрывали хозяйство селян и горожан.
Крестьяне, составлявшие почти 97 процентов населения России, страдали не только от тягот войны. Прежде всего, конечно же, следует вспомнить о крепостническом режиме, обязывавшем крестьянина обеспечивать сытую жизнь барина, членов его семьи, а также многочисленной челяди, их обслуживавшей. Крепостной мужик вынужден был делиться с помещиком результатами своего нелегкого труда: поставлять к его столу всякого рода снедь, обеспечивать деньгами, обрабатывать его пашню. По своим размерам повинности в пользу помещика нередко соперничали с повинностями в пользу государства. Здесь наблюдалась определенная закономерность: чем больше изымало у крестьянина государство, тем меньше оставалось помещику, и наоборот. При этом надобно учитывать, что ни государство, ни помещик не были заинтересованы в утрате крестьянином платежеспособности, в лишении его условий воспроизводства хозяйственных ресурсов.
Крестьянин являлся объектом грабежа еще и для правительственных чиновников, взимавших с них повинности, а также для приказчиков – и те и другие не упускали случая, чтобы поживиться с крестьян дополнительными поборами в свою пользу.
Два обстоятельства значительно усложняли и затрудняли выполнение задач, стоявших перед обладательницей трона. Первое и едва ли не главное состояло в отсутствии у бывшей прачки опыта и знаний. Отсутствовало у нее, разумеется, и четкое представление о том, каким курсом надлежит вести государственный корабль, какими средствами могут быть закреплены успехи, достигнутые Россией в годы продолжительного царствования ее покойного супруга, и какие его начинания нуждаются в корректировке и даже в отмене, как миновать подводные рифы в виде тайных козней противников преобразований и сторонников старины.
Второе обстоятельство, неблагоприятно сказывавшееся на выполнении государыней своих обязанностей, было связано с состоянием ее здоровья. Женщина, в молодые годы отличавшаяся богатырским здоровьем и незаурядной физической силой, к сорока годам превратилась в рыхлую особу с немалым количеством недугов.
Екатерина I пережила своего супруга всего на два года, хотя была значительно моложе его. Уход из жизни в 43 года (или около этого) объяснялся прежде всего ненормальным образом жизни императрицы, что неоднократно отмечали современники. Французский посол при русском дворе Кампредон, кажется, внимательнее других дипломатов следил за состоянием здоровья императрицы, регистрируя не только простудные, но и хронические заболевания. Последние он объяснял гастрономическими излишествами, чрезмерным увлечением напитками, страстью к развлечениям, превращение дневных часов в ночные – Екатерина имела обыкновение отправляться ко сну в четыре-пять утра.
Первый раз Кампредон отметил, что императрица «несколько чересчур предается удовольствиям даже до того, что расстраивает свое здоровье», в депеше от 5 октября 1725 года. В последующих посланиях Кампредон расшифровал суть этих «удовольствий»: «царица сильно прихворнула вследствие пира в день Андрея Первозванного. У нее сделались конвульсии, сопровождавшиеся биением сердца и лихорадкой». Частые застолья в кругу придворных дам вызывали чрезмерную полноту, несколько раз отмеченную Кампредоном: «она чрезвычайно полна, ведет очень неправильную жизнь»; «часто хворала вследствие своей чрезмерной полноты».
Состояние здоровья императрицы интересовало не только посла, но и министра иностранных дел Франции, пользовавшегося информацией и из других источников. В октябре 1726 года министр граф де Морвиль извещал своего посла в Петербурге: «Со всех сторон доходят сведения, будто здоровье царицы слабеет с каждым днем и будто расстройство доходит до того, что государыня не может долго прожить». Министр получил сведения и о том, «что царица жить не может, ибо кровь у нее совершенно заражена».
Сведения министра о заражении крови Екатерины посол решительно опроверг в депеше от 20 декабря 1726 года: «Здоровье царицы совершенно поправилось, и здесь никому даже в голову не приходит, будто кровь у нее заражена и будто сама государыня близка к смерти».
Перелом в течении болезни наступил в начале 1727 года. Посол отправлял одну депешу за другой с извещениями о состоянии здоровья императрицы. 8 февраля она будто оправилась от болезни, но врачи запретили ей выходить из покоев в течение двух месяцев. Лишь однажды она выехала из дому, чтобы потом большую часть времени провести в постели.
Двор в Петербурге тщательно скрывал истинное положение дел, распуская слухи, что императрица здорова. Кампредон с иронией сообщал об этом своему двору 8 апреля 1727 года: «Хотя здоровье царицы и принято считать превосходным, но государыня до того ослабела и так изменилась, что ее почти узнать нельзя». Подтверждением тому – скромно отпразднованный день ее рождения в присутствии герцога и герцогини Голштинских, принцессы Елизаветы, фельдмаршалов Сапеги и Меншикова.[51] Екатерина не смогла присутствовать даже на обедне в дворцовой церкви на Пасху (2 апреля).
Скрыть подлинное состояние здоровья императрицы было невозможно. Буквально на следующий день после отправки Кампредоном донесения другой дипломат, Мардефельд, много лет представлявший интересы прусского короля при русском дворе, сообщил о переполохе, вызванном состоянием императрицы: «…несколько дней все находились здесь в смущении и страхе, ибо царица в прошлую субботу заболела вторично старою болезнью и при том так сильно, что она причастилась и во дворец были призваны все министры и весь генералитет. Но, слава Богу, в ночь с воскресенья на понедельник в болезни наступил перелом, и выступил пот; по этим и другим благоприятным признакам медики считают царицу вне опасности, так как она дышать стала свободно, в чем состояла главная болезнь ее».[52]
