высокие правительственные инстанции. Эта информация касалась состояния экономики Османской империи, ее вооруженных сил, намерений правительства, свойств характера тех лиц, которые стояли у кормила правления, и возможности их подкупа. В 1704 году, когда над Рагузинским нависла угроза обвинения в шпионаже, он выехал из Турции в Россию и более туда не возвращался, но созданная им разведывательная сеть продолжала действовать.
Петр I высоко оценивал услуги Рагузинского, щедро награждал его поместьями и предоставлял торговые льготы, что позволило ему сколотить немалое состояние. В 1718 году Савва Лукич женился на двадцатилетней патрицианке Вирджинии Тревизан. Леди Рондо, супруга английского резидента Клавдия Рондо, с неприязнью относившаяся к Вирджинии, писала, что Рагузинский скорее не женился, а купил ее, «потому что обладал несметными богатствами». По свидетельству той же леди, супруг «держит ее взаперти и очень редко отпускает куда-нибудь кроме двора».
Чтобы преодолеть расстояние от Петербурга до русскокитайской границы обозу посла, состоявшему из шестидесяти телег, понадобилось десять месяцев – он отправился из столицы 12 октября 1725 года, а достиг пограничной речки Буры 24 августа следующего года. Конечно, гонец мог передвигаться с большей скоростью, чем громоздкий обоз, тем более что Рагузинский останавливался на продолжительное время в Москве, Тобольске и Иркутске.
На уроженца юга Европы просторы Сибири произвели неизгладимое впечатление: «Земля эта обетованная по хлебородию, в рыболовлях и звероловлях и преизобильная рудами разных материалов, разными мраморами и лесами, и такого преславного угодья, чаю, на свете нет».
Посольство пересекло границу только 2 сентября 1726 года из-за споров по поводу того, кто из сторон должен первым нанести визит. В Пекин Рагузинский прибыл через сорок дней, причем ему оказывали пышные встречи не только в столице, но и во всех городах, через которые он проезжал.
Ласковое обращение, внимательность и восточная вежливость, нежные улыбки чередовались с надменной холодностью, содержанием посольства в полной изоляции – порой его сторожили 600 солдат под командой трех генералов. Подобное поведение китайской стороны было хорошо известно Рагузинскому как одна из характерных черт восточной дипломатии. Знал он и способы преодоления подобных трудностей, создаваемых пекинским правительством с целью оказать давление на посла, принудить его быть сговорчивее.
К числу «несносных притеснений» посольства относились снабжение персонала соленой водой, вызывавшей желудочные заболевания, угроза выдворить посольство из Китая в зимнее время, что неизбежно обрекало его на гибель, намерение «передавить россиян, как мышей». Но Рагузинский проявлял выдержку, настойчивость и не поддавался на провокации. В то же время, когда Савва Лукич заболел, к нему были приставлены врачи самого богдыхана; впоследствии он был удостоен чести присутствовать на новогодних торжествах и т. д.
На хитрости китайских дипломатов Рагузинский отвечал стойким выполнением пунктов инструкции. В одном из донесений в Петербург он писал: «Я скорее сгнию в тюрьме, нежели нарушу инструкцию»; в другом добавлял: «Хотя б десять сажен над землей буду, я не нарушу верности своему отечеству».
Переговоры затягивались прежде всего потому, что участники их стремились к разным целям: Владиславич добивался упрочения мира и возобновления караванной торговли, в то время как уполномоченные богдыхана надеялись на расширение своей территории за счет перемещения границ на север.
В результате длительных переговоров с тремя сменявшими друг друга китайскими делегациями были согласованы тексты будущего договора за исключением пограничного размежевания, которое обе стороны решили произвести на месте, где проходила условная граница.
Посольство выехало из Пекина 23 апреля 1727 года и достигло речки Буры в июне. Здесь повторилось то, что происходило в Пекине: сегодня китайская делегация соглашалась с формулировкой какого-нибудь пункта, а на следующий день отказывалась от достигнутого результата.
В августе 1727 года был наконец заключен Буринский трактат о размежевании границ, который надлежало присоединить к договору, составленному в Пекине. Осталась пустая формальность – получить одобрение богдыхана. Для этого был объявлен сорокадневный перерыв, и русское посольство отбыло в Селенгинск.
Точно через сорок дней Рагузинский раскинул шатер у речки Буры, через несколько дней получил одобренный в Пекине проект договора и к своему удивлению обнаружил, что он существенно отличается от проекта договора, согласованного еще в Пекине. Начался третий этап переговоров, столь же изнурительный, как и первые два.
Наступили зимние холода, и Савва Лукич вновь отправился в Селенгинск. Переговоры возобновились в марте следующего года, когда из Пекина был доставлен проект договора, соответствовавший согласованному 21 марта 1727 года. Понадобилось, однако, время, чтобы его подписали в Пекине. Размен трактатами состоялся в июне 1728 года в Кяхте, вследствие чего и договор получил название Кяхтинского.
Кяхтинский договор – важная веха в русско- китайских отношениях. Статья 1 договора начинается торжественной фразой: «Сей новый договор нарочито сделан, чтобы между обеими империями мир крепчайший был и вечный». И действительно, Кяхтинский договор вплоть до середины XIX века служил правовой основой взаимоотношений России с Китаем.
Успешные действия Саввы Лукича Рагузинского, отнявшие у него три года жизни, были высоко оценены в Петербурге – он был пожалован тайным советником. [107]
В целом, итоги внешнеполитических акций России в царствование Екатерины I, несмотря на отдельные неудачи, можно признать положительными. Россия, обладавшая самой многочисленной армией в Европе, хотя и с ослабленной экономикой и нестабильной политической ситуацией, сохранила значение державы, союзом с которой продолжали дорожить.
Глава восьмая НЕУДАВШАЯСЯ ПОПЫТКА СВАЛИТЬ МЕНШИКОВА
Мы помним, с какой настойчивостью и бескомпромиссностью сопротивлялись Меншиков и Толстой восшествию на престол малолетнего Петра Алексеевича после смерти Петра Великого. Благодаря именно их стараниям и решительности трон заняла Екатерина. Однако спустя всего два года не кто иной, как Меншиков сделал все от него зависящее, чтобы императорской короной после смерти Екатерины был увенчан внук Петра Великого.
Столь решительное изменение позиции князя находит свое объяснение. Александр Данилович сумел добиться от императрицы исполнения своей заветной мечты: породниться с царствующим домом. Это желание было юридически закреплено завещанием Екатерины – «Тестаментом», пространный текст которого в угоду Меншикову составил, видимо, А. И. Остерман. Воля императрицы – несомненно, навязанная ей светлейшим – состояла в том, чтобы ее наследником стал великий князь Петр Алексеевич и чтобы он непременно женился на одной из дочерей Меншикова.[108] В случае исполнения этого условия Меншиков становился тестем императора и мог не опасаться мести за свое участие в гибели царевича Алексея. Более того, отроческий возраст Петра открывал перед светлейшим возможность стать неограниченным правителем страны и предоставлял условия утолить свою ненасытную алчность.
Намерения Меншикова вызвали протесты вельмож, знавших его крутой и деспотичный нрав и опасавшихся, что он низведет их до роли послушных исполнителей своей воли, а непослушных, в лучшем случае, отправит в ссылку.
Всесилие Меншикова в царствование Екатерины I особенно обстоятельно описал хорошо осведомленный о жизни двора прусский посол Мардефельд. 27 августа 1726 года он доносил королю: «Достоверно, что князь поддался своему высокомерию и злоупотребляет милостью, которой он пользуется до такой степени, что он завел такие порядки в гражданском и военном ведомствах и начал уже приводить их в исполнение, которое сделало бы его действительным правителем, а царице оставило бы только одно имя. Это дошло наконец до того, что он овладел всеми делами, касающимися высочайших помилований, и отправлял по денежным и другим важным делам в коллегии приказы, лишь им самим подписанные. Притом он завел деспотическое и жестокое правление и сделал этим неудовольствие столь общим, что конец мог быть весьма пагубным для всего государства, а наверное раньше всего для него самого». По словам автора депеши, князь сумел ожесточить против себя герцога и герцогиню Голштинских, а также принцессу Елизавету и сестру великого князя Наталью Алексеевну.[109]
Как ни старались сохранить в тайне завещание Екатерины, его содержание стало известно заинтересованным лицам. Еще в марте 1726 года Мардефельд доносил королю: «Сообразить себе не могу, до чего дошла вражда царского семейства против Меншикова». Спустя год, в марте 1727 года, когда план Меншикова стал достоянием принцесс, обе они «решились со слезами припасть к стопам царицы и не вставать ранее, пока последняя не согласится на лишение милости князя».
«В конце прошлой недели, – доносил Маньян 25 марта 1727 года, – обе принцессы на коленях умоляли государыню обсудить неминуемые гибельные последствия подобного распоряжения, всячески стараясь возбудить ее материнскую нежность, заставить ее отменить его. К ним присоединился и Толстой, с которым царица не посоветовалась раньше. Он еще энергичнее принцесс представил ей, какой
