Возле дебаркадера у Дворцового моста покачивалось несколько разнокалиберных прогулочных судов: от солидного речного трамвая до небольшого двухместного катера.
– Что-то не видно этой Кайтелер, – проворчал Кудасов, оглядывая собравшуюся на дебаркадере публику, в основном туристов. – Вы хоть представляете, как она выглядит?
– Нет, – признался Тавров. – Не было времени раздобыть фотографию, только навел справки через знакомых в питерской милиции. Но я, в случае чего, узнаю ее по голосу.
Они выпили по бутылке пива, поболтали. Зазвенел мобильник. Тавров подумал, что это Кайтелер – хочет перенести встречу. Но звонила Катя.
– Валерий Иванович, на телефонном узле сказали, что этот номер ни на кого не переоформлялся, а сам телефон уже с неделю отключен за неуплату.
Вот так дела! Кто-то звонит с отключенного телефона Брена? Тут что-то не так… «Ладно, приедем в Москву и разберемся», – решил Тавров. Он взглянул на часы: стрелки подползли к 12.45. Похоже, дама решила задержаться…
– Это вы ждете Кайтелер? – раздался резкий, слегка хриплый мужской голос.
Тавров взглянул на обладателя голоса: мужчина лет сорока, среднего роста, плотного телосложения, в майке, джинсах, кожаной жилетке и бейсболке.
– Да, а с кем имею честь? – осведомился он у незнакомца.
– Можете звать меня просто капитан, – коротко ответил незнакомец. – Идите за мной.
Они прошли по мосткам на небольшой прогулочный катер. На нем не было пассажиров, только два матроса в одинаковых куртках с капюшонами и бейсболках. Капитан прошел в кокпит, отделенный от салона небольшой перегородкой, бросив на ходу:
– Снимаемся.
Матросы убрали трап и швартовы. Катер взревел мотором и начал отходить в сторону моста.
– Мы не будем ждать Кайтелер, капитан? – настороженно спросил Тавров. Один из матросов повернулся к Таврову и ответил нежным голосом:
– Она уже здесь. Что вы хотите еще спросить?
Матрос снял бейсболку, и золотистые волосы рассыпались волной по плечам. Это была девушка лет двадцати, с крепкой и стройной фигурой. Василькового цвета глаза внимательно смотрели на Таврова.
– Я вас слушаю, – повторила она.
– Вы и есть госпожа Кайтелер? – осведомился Тавров.
– Вам показать паспорт? – усмехнулась девушка. – Извольте!
Паспорт соответствовал.
– Хорошо, с формальностями покончено, можно переходить к делу, – с удовлетворением отметил Тавров. Он посмотрел на Кудасова. Тот достал из внутреннего кармана куртки артефакт и положил на столик.
– Госпожа Кайтелер, вам знаком этот предмет?
Кайтелер взяла в руки пластину, осмотрела и положила обратно на столик.
– В первый раз вижу, – равнодушно ответила она.
– А вот господин Далинский поведал нам, что в документах, переданных вами ему, он встречал упоминание об аналогичном предмете.
– Ах, вот оно что! – усмехнулась Кайтелер. – А я-то все понять не могу, чего вы от меня хотите… Да, в мемуарах одного из моих предков, капитан-командора российского флота Дудича, говорится о подобном предмете. Николай Дудич был земляком знаменитого русского флотоводца, адмирала Матвея Христофоровича Змаевича, уроженца бокельского города Пераст. Так вот, в 1714 году капитан-командор Змаевич отличился в морском сражении при Гангуте, и Дудич, служивший лейтенантом под его командованием, утверждает, что от мушкетной пули Змаевича спасла хранившаяся у него на груди металлическая пластина, «белой полированной стали и прочности изрядной». Пластина в пятую часть дюйма толщиной, шириной 6 дюймов и длиной 9 дюймов, нижний срез слегка изогнут относительно верхнего. Мушкетная пуля пробила камзол Змаевича и расплющилась о пластину, не оставив на ней никаких следов.
– А откуда у Змаевича оказалась эта пластина? – с волнением спросил Кудасов.
– Дудич пишет: когда в 1709 году после дуэли со знатным венецианцем Змаевич вынужден был бежать в Константинополь, эту пластину подарила ему на прощанье его возлюбленная, некая знатная дама, ее имени Дудич не сообщает. Змаевич все время носил пластину на себе, и когда в 1735 году он скончался, то особо упомянул в своем завещании два предмета: картину, вывезенную им из Константинополя, и эту самую пластину. Пластину он завещал своему родственнику, проживавшему в Каттаро, а картину передал Дудичу. Капитан-командор Дудич вскоре вышел в отставку, передал талисман в Каттаро наследнику с оказией, а сам удалился в свое поместье под Воронежем, где и написал записки.
– А где сейчас картина?
– Я ее продала, – с вызовом ответила Кайтелер. – Так сложились обстоятельства. Я перевелась из Томского университета в ЛГУ специально, чтобы ухаживать за дядей. Он жил в огромной квартире на Съездовской, и в этой квартире ему принадлежала всего одна комната, метров пятнадцати. Прекрасный особняк середины восемнадцатого века с домовой церковью напоминал амбар обанкротившегося колхоза! Сантехнику не меняли с тех пор, как ее там провели в 1912 году. Ужас! В довершение всего, дядя умудрился наделать долгов и перед смертью составил список: кому и сколько он должен. Он и прописал меня к себе при условии, что я расплачусь по его долгам. А что он мне оставил? Несколько папок, набитых бумагами, из которых безусловную историческую ценность представлял лишь один пергаментный манускрипт. Ну, и картину неизвестного художника, неизвестного к тому же происхождения – только и ценности, что старая. Я понесла ее в салон, так эксперт даже затруднился назвать время ее создания. Слава богу, нашелся какой-то коллекционер, который понял, что это за сокровище!
– И сколько вы за нее выручили? – поинтересовался Тавров. – Если не секрет, конечно?
– А нисколько, – с усмешкой ответила Кайтелер. – Когда со мной связались насчет картины, то я сказала, вроде как в шутку, что если квартиру расселят, приватизируют на меня и отремонтируют, то я с радостью отдам картину. Меня спросили, что еще мне надо. Я, начиная злиться, сказала, что еще надо бы заплатить тем людям, которым дядя остался должен… там тысяч на семь баксов набралось. Через две недели за мной заехал человек, мы отправились к нотариусу, и мне вручили документы на квартиру. Представляете?! В заключение мне сняли люкс в «Астории» и предложили там пожить недельку, пока будут делать ремонт. И еще попросили список дядиных кредиторов. За неделю в квартире забацали потрясный евроремонт, а заодно и по всему подъезду поменяли сантехнику, поскольку все уже сгнило напрочь. На столе в прихожей лежали расписки от кредиторов. В полном смятении я отдала картину человеку, привезшему меня из «Астории» домой. Он вручил мне маленькую кожаную коробочку и откланялся. Вот и все.
– А что было в коробочке? – полюбопытствовал Кудасов.
– Вот это, – протянула руку Кайтелер. На безымянном пальце лучилось бриллиантовым сиянием золотое кольцо. – Я на досуге посчитала: картина со всеми услугами обошлась покупателю не менее чем в 400 тысяч долларов. Не считая налогов и комиссионных посреднику.
– Рембрандт, однако! – прикинул Тавров. – У вас не сохранился телефон представителя того коллекционера?
– У меня даже где-то осталась его визитка, – вспомнила Кайтелер. Она полезла в сумочку, достала оттуда визитницу и быстро нашла карточку. – Вот, пожалуйста.
«Введенский Иннокентий Венедиктович, антиквариат, экспертиза, реставрация». Тавров положил визитку в карман.
– А откуда этот Введенский узнал, что у вас есть эта картина? – спросил Тавров.
– Да я многим знакомым говорила, что от дяди осталось лишь две вещи, за которые можно выручить хоть что-то: манускрипт и картина. Вот, видимо, где-то и сработало… Понимаете, когда Введенский позвонил, я подумала, что это чья-то неудачная шутка. А когда меня повезли к нотариусу и оказалось, что я – собственница огромной квартиры, а потом на неделю меня поселили в люксе в «Астории»… В общем, в такой ситуации мне даже не пришло в голову спросить, как он на меня вышел.
