верила…
– Илоночка, прости! Мне нечего тебе больше сказать, кроме как – прости, прости, прости, я каюсь, на коленях каюсь… Бог знает, как это случилось, я тогда в командировке был, в Свирске, помнишь? Года четыре уже прошло с тех пор… Устали все, как черти. Спустились вечером в бар освежиться – жара такая стояла, даже сейчас помню. И подсела к нам эта, понимаешь, Нина. Одета бедненько так, глаза жалкие – совсем еще ребенок. Рассказала, что она сирота, в ПТУ каком-то учится… Мне сначала, веришь ли, Илоночка, просто покормить ее захотелось…
– Сначала! А потом?!
– Стыдно вспоминать. Мы, наверное, просто перебрали тогда все сильно. Первый раз со студенческих времен я пиво с шампанским мешал. Как мы вышли из бара – не помню. Как я к себе шел – не помню. Ничего не помню! А утром гляжу – эта Нина в моей кровати лежит! Перепугался я, как мальчишка… Засуетился даже. Выпроводил девчонку побыстрее. Она адрес, телефон мой спросила – я и дал, чтобы только она скорее ушла, даже не сообразил, что можно было выдумать номер или хоть одну цифру переврать! Не сообразил, понимаешь?
– Нет, Петенька, я ничего не понимаю! Не могу, не могу понять, – с отчаяньем шептала Илона.
– Милая… Я не знаю, что мне сказать в свое оправдание. Что это с каждым мужчиной случается? Нет, все это чушь. Я виноват, виноват! Но что же мне было делать?! Эта Нина позвонила мне через год (на работу, слава богу!) и сказала, что она родила. А я ведь даже не знал, что она после того раза забеременела! Если бы она хоть раньше меня предупредила, я бы приехал к ней, с больницей помог, врача бы нашел, все устроил. А тут? Испугался я, что эта проныра до вас с Мариночкой доберется, шантажировать тебя начнет. А она так спокойно говорит: если не веришь, что это твоя дочь, я, дескать, на экспертизу согласна. И ничего, мол, мне от тебя не надо, только дочку признай, чтобы в метрике в графе «Отец» прочерка не стояло, да помогай деньгами, пока она не подрастет. У меня прямо как гора с плеч свалилась. Потому что твое и Мариночкино спокойствие мне всегда было всего дороже. Веришь?
– Верю, – грустно ответила мама.
– Я перед тобой, как перед исповедником, – весь выложился. Ничего не скрыл. И как теперь решишь, так и будет. Будет только так, как ты решишь!
Родители говорили еще долго-долго, а потом Марина услышала, как мама вышла из спальни и осторожно подошла к дивану в гостиной, на который положили голубоглазую Аленку. При тусклом свете ночника женщина долго смотрела на мирно сопевшую девчушку, а потом, поправив на ней одеяло, ушла. Маринка повертелась-повертелась у себя на кровати и уснула…
Утром папа, как всегда, ушел на работу, а мама, когда Маринка вошла в кухню, уже кормила довольную Аленку завтраком. Девочка быстро освоилась в новом доме и болтала без умолку, останавливаясь только тогда, когда у нее перед лицом возникала ложка с очередной порцией каши.
– Мариночка, – сказала мама, обернувшись и положив руку на Маринкину голову, – теперь у тебя есть сестра. Ее зовут Алена.
– Ага, – только и сказала Марина. Она всегда мечтала о сестренке.
Вот таким образом живчик Аленка и стала полноправным членом семьи Ильинских. У девочки был незлой, уживчивый характер, а семейный доход позволял реализовывать прихоти обеих девочек, так что у них почти не возникало повода для ссор. Петр Назарович считался Аленкиным отцом вполне официально, а Илона оформила над девочкой опекунство. На удочерение она не согласилась.
– У тебя есть еще одна, другая мама, – говорила она Аленке. – Только та мама очень молодая. Когда- нибудь она обязательно захочет тебя увидеть, и ты должна ее помнить.
Девочка улыбалась.
– Это большой грех, Петенька, навсегда лишать мать дочери, даже такую мать, – говорила она уже мужу. – Все может случиться, и Нина эта раскается, захочет поучаствовать в Аленочкином воспитании… надо оставить ей шанс.
– Как хочешь, – пожимал плечами Ильинский. – Но записка, которую она мне написала, суд вполне может посчитать официальным отказом от родительских прав. Сама знаешь – не та мать, что родила, а та, что вырастила.
Но Илона сумела настоять на своем. Ласковая Аленка привязалась к названой матери, да и сама Ильинская, будучи строгой женщиной в основном лишь внешне, очень скоро перестала разделять в сердце обеих девочек.
Так они и жили.
– Понятно? – спросила довольная Аленка.
– Понятно-понятно… красивая история. Прямо любовный сериал, – сказала я.
– Любовный сериал? Обожаю!
– Я тоже, – соврала я. – Значит, вы с сестрой не ссорились почти никогда?
– Не-а, – протянула девочка. – Не из-за чего было.
– А вообще, у нее какие-нибудь недоброжелатели водились? Ну, завистники, там, или враги?
– Нет, – мотнула головой Аленка. – Марина замкнутая была, если не с Лешей время проводила, то больше дома сидела. А как Леху в армию забрили – так она и вовсе к нему почти переехала. Ну, к тете Тоне то есть. Вообще… Это кошмар какой-то, что с Мариной сделали! Если бы я только этого урода встретила! – она сжала кулачки.
– Может, ты хотя бы предположить можешь – кто это был?
– Да нет же!
– Ладно… А тетю Тоню ты хорошо знаешь… знала?
– Откуда? Никто ее из нашей семьи не видел, кроме Маринки. Эта тетя Тоня – «не нашего круга», как мама говорила. Поэтому она и не знакомилась с ней. И я Тоню эту в первый раз тогда и увидела, когда мы гадать собирались. Еле-еле я тогда у Горгоши на всю ночь отпросилась!
– Ага. Еще скажи-ка, деточка, раз Марина часто в Алешином доме бывала – значит, у нее и ключи были от той квартиры?
– Да-а… наверное… Но я не знаю точно.
– А надо бы знать. Это очень важный момент для следствия.
Аленка по-цыплячьи вытянула шею:
– А как это узнать?
– Надо посмотреть в ее портфеле. С которым она в тот день в институт пошла. Этот ее портфель дома сейчас?
Не ответив мне, Аленка вскочила с кресла и понеслась в глубь квартиры. Вскоре она уже прибежала обратно с большим портфелем из дорогой кожи в руках.
– Вот! – Сумка была с размаху водружена прямо на сверкающий дорогой полировкой обеденный стол. Аленка, не мешкая, отщелкнула замок и, ухватив портфель за углы, вытряхнула из него все его содержимое.
На стол шлепнулись две толстые тетрадки с конспектами, высыпались и покатились ручки-карандаши, выпали расческа, тощая косметичка с немудреным содержимым, кошелек… Ключей не было.
– А это что? – Бойкая девчонка уже цепко держала в руках белый с красными полосами фирменный конверт – в такие работники фотоателье кладут готовые фотографии. – Ой, это же фотографии с Лешкиных проводов! Ну, тот день, когда он в армию уходил, как интересно-о! Маринка все собиралась пленку отдать на проявку, да, говорит, руки не доходили! Значит, она ее отдала на днях? И фотки уже напечатали?!
Она живо растеребила конверт. В быстрых пальцах замелькали глянцевые прямоугольники:
– Вот здорово! Тут все! Тетя Тоня, и Марина, и Леша, а вот Егор с Иркой этой его – терпеть ее не могу, подлиза! Классно!
– Позволь-ка, – я бесцеремонно забрала из Аленкиных рук снимки и веером разложила их на столе. Прищурив один глаз, я долго всматривалась в фотографии.
– Боюсь, что ничего особенного тут нет. Обычные фотографии. Никакой загадки, – сказала я наконец.
– Пусть пока так полежат, – Аленка поправила один снимок, чтобы разложенные карточки смотрелись более живописно. – Пусть Горгоша посмотрит!
Затем она быстро покидала вещи сестры в портфель, унесла его обратно и вернулась в комнату.
