коротко подстриженных волосах», который неизбежно привлекал к себе внимание и на выставках Академии художеств, и на пикниках, и на четверговом журфиксе – всегда остроумного, тонко-язвительного, звонко хохочущего, умеющего, как вспоминает Репин, «кстати вклеить французское, латинское или смешное немецкое словечко», знающего ноты и способного при случае извлечь из клавиш рояля модный мотивчик.
Мало кто знал, что в убогой мастерской у этого «легкомысленного повесы» на шатких дешевых мольбертах стоят работы, наполненные самым настоящим, искренним светом и чувством. Когда двадцатипятилетний Репин впервые побывал в гостях у юного и, в сущности, нигде толком не учившегося Васильева и посмотрел его работы (сам Федор застенчиво назвал их «картинками») – то, по своим же собственным словам, «удивился до самой полной сконфуженности».
– Неужели все это ты сам написал? – только и смог он спросить. – Ну, не ожидал я!
Васильев стал быстро приобретать известность в кругу русских пейзажистов. Его манеру письма отличало то, что Васильев искал сочные, особенные состояния природы: сложную жизнь неба, ожидание грозы, неожиданную оттепель… Последнему явлению и было посвящено небольшое, размерами всего пятьдесят на шестьдесят пять сантиметров, полотно, ставшее узловым моментом интриги, задуманной Вадиком. Картина «Оттепель» восхищала современников своей изысканностью и тонкостью письма настолько, что была приобретена основателем Третьяковской галереи Петром Третьяковым, а император Александр III заказал художнику копию картины для Зимнего дворца. Эта копия, включенная во все каталоги, считалась утраченной после известных событий 1917 года. Но в списке украденных она не числится, и владелец копии «Оттепели» вполне легально может продать ее на каком-нибудь аукционе (если получит разрешение на вывоз) за… примерно триста тысяч долларов!
– Немного, – заметила я.
– В общем-то – да… Но этого бы нам хватило! На первое время. Вадик бы работал, добился бы признания, и ничего бы его не отвлекало.
– Я поняла.
Одним словом, Вадик предложил подруге выкрасть картину из дома старушки. Свою совесть (и совесть Саши) он успокаивал тем, что бабуля все равно не знает, что владеет таким сокровищем. Если не он, Вадик, то мир, возможно, вообще никогда не обретет утраченного шедевра! Они возьмут картину, продадут ее (может быть, даже не на аукционе, а кому-нибудь из знатоков-коллекционеров, наших или иностранных) и заживут так, как и мечтали, а старушке, которая так никогда ничего и не узнает, они потом тайно подкинут солидную сумму денег. Она только обрадуется такой прибавке к своей нищенской пенсии.
Саша недолго раздумывала: аргументы Вадика показались ей вполне убедительными, и она, хоть и чувствовала какой-то неприятный осадок в душе (все-таки они решались на воровство!), очень скоро позволила ему себя уломать. Оставалось придумать план. По словам Вадима, шедевр был сокрыт за никому не нужной мазней – оба они знали, что таким образом мазурики от искусства очень часто прячут от посторонних глаз произведения большой ценности. Они покрывают полотна сверху какой-нибудь лубочной росписью, и в таком виде картина может пребывать годами, никого не заинтересовав из-за своей очевидной малоценности. План, который придумали Вадик с Сашей, оригинальностью не дышал: сымитировать темной глухой ночью нападение на бедную старушку (роль подлого грабителя поручалась Саше), а следом разыграть появление доблестного рыцаря, который и грабителя «скрутит», и старушке слезы утрет. Бабушка, опять же по словам Вадика, жила одиноко, и войти к ней в доверие – дело простое, как полевая ромашка.
– Ну, мы так все и разыграли. Подкараулили ее вечером – три дня дежурили! – я сумочку у нее вырвала – и деру, а за воротами меня Вадик как бы поймал. Дальше все было еще проще: эта старушка так вцепилась в Вадима, что ему даже ничего корректировать не пришлось: он повел ее домой, да так у нее и остался. Он не просто в доверие к ней вошел – через несколько дней она вообще его от себя не отпускала, Вадик рассказывал, что она просто глаз с него не сводила, смотрел на него, как на икону… Это его и стало смущать, из-за этого все и случилось!
С каждым днем Сашин возлюбленный становился все задумчивее и немногословнее. Он совсем перестал посмеиваться над доверчивой старушкой, и, перебирая Сашины волосы во время их нечастых теперь свиданий, то и дело заводил какие-то странные разговоры.
– Вообще, какую-то чушь нес! – с раздражением рассказывала Саша. – Якобы мы должны отвечать за грехи своих отцов, что нет греха хуже, чем предательство, а обман обману рознь… Я совсем, совсем ничего уже не понимала и в конце концов я прижала его к стенке. Ну, спрашиваю, что тебя там так держит? Старушка тебе доверяет полностью, дел-то – дождаться удобного момента, подменить картину (мы хотели нарисовать такую же – она бы не заметила) и забыть. Так нет! Он ни с того ни с сего вбил себе в голову какое-то дурацкое чувство долга!
Немого помедлив, Вадик твердо сказал Саше, что их план отменяется. Он не может обмануть Капино доверие – просто никогда себе потом этого не простит. Пожилая женщина видит в нем едва ли не ангела, спустившегося с небес, – и он сам в этом виноват, переборщил с комплиментами на начальном этапе их знакомства, а теперь уже поздно. Она считает, что Вадик в нее влюблен и что к ней вернулась молодость… И Капа не переживет такого разочарования. Тем более, заметил Сашин друг, уже второго по счету разочарования – однажды Капу бросил любимый мужчина. И смерть Капитолины камнем ляжет на его совесть. Так что никого обманывать они не будут. Слишком поздно!
– Да что – поздно? Что – поздно? – заглядывая любимому в лицо, говорила Саша и чувствовала, как от ужасного предчувствия у нее холодеет спина. – Не хочешь ничего делать, ну и не надо, просто уйди…
– Да пойми ты: я не могу! Уйти мне от нее сейчас, означает – убить ее! Она полюбила меня, она просто растворилась во мне, я не возьму такого греха на душу! Нам надо просто подождать!
– Чего подождать?! – кричала Саша.
– Подождать, когда все закончится само собой. Капа составила на меня завещание. Мы можем стать еще богаче, чем предполагали, – надо только подождать, слышишь?
– Ждать?! Смерти ее ждать? Сколько?! Она проживет еще сто лет!!!
– Сто лет она не проживет!
Они начали кричать друг на друга, затем Саша принялась швырять в Вадима всем, что подворачивалось ей под руку, и, в конце концов, разбив о стену над его головой огромную стеклянную вазу, кинулась прочь. Он догнал ее, продолжил уговоры, она билась у него в руках, кричала, чтобы ушел, ушел… В конце концов, они расстались. Саша думала – ненадолго. Оказалось – навсегда…
– Наедине мы больше не встречались. Но за день до этой своей… свадьбы… он позвонил мне по телефону. Заклинал меня простить его и понять. И – согласиться подождать… Я бросила трубку. Но потом сама набрала его номер: стала расспрашивать об этой свадьбе. Он чувствовал себя виноватым и все мне рассказал. В том числе и о том, что на обслуживание приглашена официантка из соседнего ресторана. Этого-то мне и надо было: придумать способ попасть на эту свадьбу. И я придумала!
– Ты подкупила официантку, я знаю, – кивнула я. – И что же сказал Вадик, увидев тебя?
– А что он мог сказать – полный дом народу, и Капа эта его около себя держала все время! Сделал большие глаза, и все.
– Но зачем ты хотела попасть в дом? И зачем колдовала над бутылками?
Она внезапно повеселела и сжала губы, пытаясь сдержать улыбку.
– Ну, что? Рассказывать, так уж до конца! Вино решила отравить? – надавила я.
– Нет. О господи, нет, конечно!
– Что же?
Саша помолчала.
– Пургена вам всем подсыпать, – наконец сказала она с мстительным торжеством в голосе. – Чтобы целый день с толчка никто не слезал!
Тетя Мила фыркнула и, сдерживая смех, скрылась в кухне.
– Получилось? – я тоже улыбнулась.
– Ну вы же знаете, что нет… Разлила я это вино проклятое! Нечаянно.
– Повезло нам, значит. А дальше?
– А что дальше? – удивилась Саша. – Дальше было то, что знают все. Вадика убили! Я сбежала, конечно, ведь если бы выяснилось, что мы знакомы, и официантка я липовая…
