советской версии? Или решительный поворот советской политики в этом щекотливом деле, созданном настойчивостью польской стороны? Вряд ли это был такой поворот, ибо в дальнейших переговорах и официальных ответах советская сторона пока не вернется к этому заявлению и отнюдь не воспользуется словами, брошенными Сталиным сквозь папиросный дым.
Совсем наоборот. 19 мая 1942 года польское правительство вручило еще один меморандум о затерявшихся польских пленных и еще одну ноту – 13 июня того же года (см. Приложение 8), НКВД сделал в ответном меморандуме от 10 июля 1942 года следующее заявление:
8 июля, за два дня до этого окончательного, закрывающего дискуссию советского заявления, господин Кот в сопровождении поверенного в делах Сокольницкого нанес прощальный визит Вышинскому, и в разговоре, имевшем скорее частный характер, Вышинский сказал:
– Что касается мнимого задерживания поляков в тюрьмах или в лагерях, то я должен заверить вас, господин посол, что я расследовал это дело и их там действительно нет. Офицеров нет ни на дальнем, ни на ближнем севере, вообще нет нигде. Может быть, они находятся за пределами СССР, может быть, часть их умерла… Все освобождены. Частично они были освобождены еще до нашей войны с Германией, частично – позже.
– Что касается офицеров, – ответил Кот, – то должен сказать, что именно из Польши я получаю самое большое количество запросов от их семей, обеспокоенных их судьбой, так как их там нет. Нет ни одного.
– Если наших пленных освободили, – вмешался Сокольницкий, – то я прошу предоставить мне списки освобожденных, с указанием числа и места освобождения. Советское правительство многократно составляло списки военнопленных и предоставление нам такого списка не должно представлять трудности.
Вышинский развел руками:
– К сожалению, у нас таких списков нет.
* * *
Польско-советские отношения начали портиться. Оказалось, что советское правительство, остановив первый немецкий удар, ни в коем случае не собиралось отказываться от половины Польши, которую оно аннексировало при поддержке той же Германии в 1939/40 годах. Оно начало также создавать новые препятствия в формировании Польской армии. Это отразилось в последней ноте польского правительства, врученной в Москве 27 августа 1942 года, – последней перед решающим поворотом в этом деле.
Однако это заявление не изменило принципиальной позиции советского правительства в вопросе о таинственной загадке исчезновения польских военнопленных. Эту свою принципиальную позицию советское правительство уточнило в вышеупомянутом меморандуме от 10 июля, где приведены только следующие причины исчезновения пленных:
(1) уехали в Польшу;
(2) бежали за границу;
(3) умерли в дороге.
Советская сторона тогда не выдвигала никакой другой версии.
Глава 9.СЕНСАЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ НЕМЕЦКОГО РАДИОВсе убиты выстрелом в затылок! – Под Смоленском расстреляно 10 тысяч польских офицеров.
И снова непроницаемый занавес прикрыл судьбу пропавших без вести. Непроницаемое молчание царило и в мировой прессе. Тщетные розыски польского правительства не оглашались, хотя высокопоставленные лица в американском и британском правительстве были, конечно, в курсе польско- советских переговоров, а англичане сами делали шаги в этом вопросе. В прессу это дело не попадало ввиду заботы, как говорилось потихоньку, о единстве лагеря объединенных наций, а еще тише – ввиду боязни шантажа с советской стороны, которая в любой момент могла пригрозить заключением сепаратного мира с Германией. Так прошла осень 1942 года, за ней зима, и наконец наступила весна 1943 года – месяцы, чреватые событиями, от которых зависели будущие судьбы мира.
Среди этих событий было одно, незначительное и почти неинтересное. К цепи бесконечных нарушений международного и военного права немцы добавили еще одно звено: на оккупированных территориях они начали принудительно вербовать людей на работу, непосредственно связанную с военными действиями. В числе завербованных оказалось немало поляков – рабочих, возчиков, шоферов и т.п., часть которых зачислили в организацию «Тодт». Многих из них еще летом 1942 года послали на восточный фронт.
А на восточном фронте, в частности, находился Смоленск, оккупированный немцами с июля 1941 года. В 12 километрах к западу от Смоленска лежит станция Гнездово. В четырех километрах от станции Гнездово тянется Катынский лес, а в нем так называемые «Козьи Горы», иначе Косогоры. Недалеко от этих «Козьих Гор» жил старичок, крестьянин Парфен Киселев, которому в то время было 72 года.
И вот примерно в то же самое время, когда советское правительство вручило свой меморандум от 10 июля 1942 года, где заявляет, что ему неизвестно, что случилось с польскими военнопленными, примерно в то же самое время, когда посол Кот в последний раз беседует с Вышинским, в то же время, когда в туманном Лондоне польское правительство в изгнании составляет свою пятидесятую с чем-то ноту, – несколько поляков, насильно вывезенных немцами на принудительные работы под Смоленск, зашли в избу Парфена Киселева. О чем там в избе говорилось, Киселев никому не рассказывал в течение многих следующих месяцев. Чего бы ему язык распускать? Кому рассказывать? Там, на востоке, люди не болтливы…
Это был июль 1942 г.
И только 13 апреля 1943 года, в 9 часов 15 минут по нью-йоркскому времени, берлинское радио передает коммюнике следующего содержания:
