Катынь

преступления.

А что выяснилось на месте данного преступления? Что для определения искомой даты преступления не обязательно нужны ни признание самого преступника, ни показания свидетелей-очевидцев, ни даже медицинская экспертиза или ряд других факторов.

Убитые имели при себе документы – письма, квитанции, дневники и т.п., а прежде всего газеты – газеты с определенной датой, свидетельства их личной жизни, ограниченной во времени. Обычно каждый человек носит с собой такие документальные свидетельства, которые обладают собственной индивидуальностью, связанной с жизнью данного лица, с его началом и концом. В отношении отдельной личности такие документы могут служить лишь косвенной уликой при установлении даты смерти человека, но когда дело идет о массе людей, свыше четырех тысяч, они обретают черты непреложного доказательства, когда совпадение в их датировке совершенно очевидно.

Итак, жизнь тысяч жертв катынского преступления, запечатленная в найденных у них документах, ясно, вне всякого сомнения для здравомыслящего человека, обрывается одновременно, и притом не позднее 1940 года.

А в мае 1940 года государственная власть в районе Катыни была в советских руках.

Можно прибегать к юридическим формулам и вести дискуссию на тему доказательств прямых и косвенных, положительных и отрицательных, – тем не менее факт остается фактом: при реальном и честном взгляде на вещи внезапное прекращение переписки и огромное количество найденных на трупах газет, помеченных весенними месяцами 1940 года, – с одной стороны, и отсутствие каких бы то ни было документов более позднего времени, включая сюда и газеты последующих полутора лет, насыщенных знаменательными событиями, с другой стороны, – представляют собой неопровержимое доказательство.

Как же на это неопровержимое доказательство реагирует советское государство? Оно прикрывается сообщением своей специальной комиссии, которое пытается не только сбросить с него эту тяжесть обвинений, но до некоторой степени просто игнорировать последние. Излагая этот вопрос крайне лаконично, сообщение сочиняет особую легенду о сфальсифицированных документах:

Наряду с поисками свидетелей, немцы приступили к соответствующей подготовке могил в Катынском лесу: к изъятию из одежды убитых ими польских военнопленных всех документов, помеченных датами позднее апреля 1940 года, т.е. времени, когда, согласно немецкой провокационной версии, поляки были расстреляны большевиками, к удалению всех вещественных доказательств, могущих опровергнуть ту же провокационную версию.

Расследованием Специальной Комиссии установлено, что для этой цели немцами были использованы русские военнопленные числом до 500 человек, специально отобранные из лагеря № 126.

Где могилы этих 500 военнопленных?

Далее советское сообщение указывает, что эти советские военнопленные, работавшие по вскрытию могил, извлечению трупов, изъятию у них документов, замене их новыми и т.п., были расстреляны немцами по окончании работ. Где? Не сообщается, хотя это было важно знать, поскольку это подкрепляло бы советскую версию. Но хотя советская власть господствует в этом районе и располагает прекрасной разведкой, она не может установить места, где закопаны 500 советских солдат.

Это наводит на мысль, что вся история с 500 советскими военнопленными представляет собой чистейший вымысел.

Сообщение содержит показания ряда свидетелей, которые утверждают, что военнопленные были взяты из лагеря № 126, но не говорят, зачем их взяли, что они делали и что с ними случилось. Конечно, немцы могли взять сколько угодно военнопленных из лагеря № 126, но где доказательство, что пленные работали по вскрытию могил и были впоследствии теми же немцами расстреляны? Где доказательства, что немцы фальсифицировали документы?

Единственный свидетель – Московская

Важнейшее обстоятельство, которое должно было убедить мир в советской невиновности, строится целиком на показаниях одного-единственного свидетеля, некоей Московской. В советском сообщении мы читаем:

Куда на самом деле были направлены 500 советских военнопленных из лагеря № 126, явствует из показаний свидетельницы Московской А. М.

Гр-ка Московская, Александра Михайловна, проживавшая на окраине гор. Смоленска и работавшая в период оккупации на кухне в одной из немецких частей, подала 5 октября 1943 г. заявление в Специальную Комиссию по расследованию зверств немецких оккупантов с просьбой вызвать ее для дачи важных показаний.

Советское сообщение не приводит ни точных личных данных свидетельницы, ни ее адреса, довольствуясь кратким упоминанием, что она проживала «на окраине гор. Смоленска». Такой лаконизм в подходе советской комиссии к главному свидетелю настораживает и наводит на некоторые подозрения.

Свидетель рассказывал в марте о том, что случилось в апреле

Ознакомившись с показаниями Московской, мы узнаем, что она лично ничего не видела и хочет только передать рассказ некоего Егорова, который, в конечном итоге, пропал где-то без вести.

Будучи вызвана, она рассказала Специальной Комиссии, что в марте месяце 1943 года21 перед уходом на работу, зайдя за дровами в свой сарай, находившийся во дворе у берега Днепра, она нашла в нем неизвестного человека, который оказался русским военнопленным.

«…Из разговора с ним я узнала следующее:

Его фамилия Егоров, зовут Николай, ленинградец. С конца 1941 года он все время содержался в немецком лагере для военнопленных № 126 в городе Смоленске. В начале марта 1943 года он с колонной военнопленных в несколько сот человек был направлен из лагеря в Катынский лес. Там их, в том числе и Егорова, заставляли раскапывать могилы, в которых были трупы в форме польских офицеров, вытаскивать эти трупы из ям и выбирать из их карманов документы, письма, фотокарточки и все другие вещи. Со стороны немцев был строжайший приказ, чтобы в карманах трупов ничего не оставлять. Два военнопленных были расстреляны за то, что после того, как они обыскали трупы, немецкий офицер у этих трупов обнаружил какие-то бумаги.

Извлекаемые из одежды, в которую были одеты трупы, вещи, документы и письма просматривали немецкие офицеры, затем заставляли пленных часть бумаг класть обратно в карманы трупов, остальные бросали в кучу изъятых таким образом вещей и документов, которые потом сжигались.

Кроме того, в карманы трупов польских офицеров немцы заставляли вкладывать какие-то бумаги, которые они доставали из привезенных с собой ящиков или чемоданов (точно не помню) .

Все военнопленные жили на территории Катынского леса в ужасных условиях, под открытым небом и усиленно охранялись…

В начале апреля месяца 1943 года все работы, намеченные немцами, видимо, были закончены, так как 3 дня никого из военнопленных не заставляли работать…»

Далее Московская повторяет рассказ Егорова о расстреле советских военнопленных и о том, как ему лично удалось бежать. Заканчивая свои показания, Московская говорит о судьбе, постигшей Егорова: вернувшись на следующий вечер домой с работы, она узнала от соседок, что скрывавшийся в ее сарае Егоров был схвачен немцами и бесследно исчез.