главнокомандующего (Сикорского – Ред.) в Москву в начале декабря мы уже располагали списком 4500 фамилий, который генерал Андерс привез в советскую столицу.
…В первых числах января 1942 г. генерал Андерс послал меня в Чкалов в качестве «Уполномоченного по невозвращенным военнопленным» с целью попытаться выяснить этот вопрос у начальника ГУЛага генерала Наседкина. В Чкалове я узнал, что адрес ГУЛага засекречен, и только совершенно случайно мне удалось попасть к начальнику этого учреждения. Только благодаря весьма решительному тону писем генерала Андерса начальнику ГУЛага и начальнику НКВД Чкаловской области, в которых он писал об отданном в его присутствии приказе Сталина освободить всех бывших военнопленных, мне предоставилась возможность получить у них аудиенцию. У меня состоялись две встречи с генералом Наседкиным и одна с начальником управления НКВД Чкаловской области Бзыровым. Наседкин при первой встрече был захвачен врасплох и потому более доступен. Он сидел на фоне большой карты СССР, на которой были обозначены главные места подведомственных ему лагерей. Больше всего звездочек, кружков и других значков, обозначающих крупные скопления лагерей, было на территории Коми АССР, на Кольском полуострове, на Колыме…
Я охарактеризовал Наседкину положение с тремя лагерями для военнопленных, добавив, что дальнейшее задерживание в лагерях военнопленных, освобожденных по приказу Сталина, «пахнет саботажем». Мне показалось, что мой собеседник действительно не ориентировался в этом деле, – а может, только притворялся… Он сказал, что постарается все точно выяснить и завтра ответит на мои вопросы. Я спросил его, не отправил ли он военнопленных на Землю Франца Иосифа и Новую Землю, как я это слышал от многих возвратившихся заключенных. Генерал заверил меня, что он никого не отправлял на эти острова, что если там и есть лагеря, то они находятся в ведении другого начальства, которое ему не подчинено, – может быть, там действительно есть лагеря военнопленных… Генерал при мне приказал по телефону подробно выяснить вопрос трех лагерей: Старобельска, Козельска и Осташкова. Отдавая этот приказ, он повторил слова из письма генерала Андерса: «по приказанию товарища Сталина». На этом закончилась моя первая встреча с генералом.
В тот же день около 11 часов вечера меня принял начальник управления НКВД Бзыров… Бзыров принял меня весьма любезно, делая вид, что хочет мне помочь. Прежде всего он заявил, что я смогу добиться ответа на мой вопрос только от очень высокопоставленных лиц, от центральных властей. (Я разговаривал с ним в присутствии еще двух человек, тоже энкаведистов.) Он дал мне понять, что Меркулов или Федотов могли бы мне помочь.
На другой день меня опять принял генерал Наседкин. Момент неожиданности прошел. Он заявил, что ничего не может мне сказать, что только центральные власти могут дать разъяснения и что если у меня есть какие-либо списки (у меня было с собой 4500 фамилий военнопленных из Старобельска, Козельска и Осташкова), то он готов послать их в Куйбышев. У меня создалось впечатление, что из Куйбышева его строго отчитали за то, что он вообще со мной разговаривал. Эта догадка подтвердилась, когда несколько дней спустя служащий НКВД сказал генералу Андерсу, что такого рода поездки, как моя поездка в Чкалов, в СССР недопустимы, и просил, чтобы подобное больше не повторялось. Генерал Андерс ответил ему, что он принимает это к сведению и намеревается направить меня к высшему руководству НКВД. Еще одна подробность: после встречи с Бзыровым я вновь спросил генерала Наседкина, во время второй с ним встречи, о Новой Земле. Я сказал, что у меня есть сведения о находящихся там польских военнопленных. Как раз в тот день мне стали известны новые факты, указывающие на это. Реакция Наседкина была совсем другой, чем накануне. «Не исключено, – сказал он дословно, – что отдельные лагеря на севере, которые находятся в моем ведении, отправили на эти острова кое-какие немногочисленные группы, но не может быть и речи о многих тысячах людей, о которых вы говорите».
В середине января генерал Андерс послал меня в Куйбышев и в Москву по тому же делу, с письмами на имя ген. Жукова, рекомендующими меня и излагающими суть порученного мне дела. Генерал Андерс писал, что вопрос о без вести пропавших военнопленных крайне затрудняет формирование польской армии, морально угнетает его самого и его сотрудников, и добавил, что, будучи не в состоянии сам заняться этим делом, посылает меня и просит помочь мне, как помогали бы ему лично. Я расчитывал на то, что оба этих советских генерала, которые занимали очень высокие посты в НКВД и которым к тому же было поручено принять участие в создании польской армии на территории СССР (ген. Райхман в предыдущие годы лично допрашивал многих из наших товарищей), смогут мне помочь и исхлопочут мне аудиенцию у всесильного Берии и Меркулова.
Ожидая своей очереди в маленькой приемной Райхмана, я с удивлением заметил, что до меня Райхман принял бывшего коменданта лагеря в Грязовце Ходаса. Через четверть часа впустили меня. Разговор, как обычно, шел при свидетелях. Изложив ему все дело, я попросил его устроить мне встречу с Берией или с Меркуловым, но получил вежливый отказ. Тогда я представил ему докладную записку, которую, водя карандашом по каждой строке, Райхман внимательно прочел. В ней я подробно изложил всю известную нам историю лагерей вплоть до их «разгрузки», т.е. до мая 1940 года. После этого вступления я, среди прочего, писал следующее:
Со дня объявления амнистии 12 августа 1941 г. для всех польских военнопленных и заключенных прошло уже почти шесть месяцев. В ряды польской армии вливаются целыми группами и поодиночке освобожденные из лагерей и тюрем польские офицеры и солдаты, которые были либо задержаны при попытке перехода границы начиная с осени 1939 г., либо арестованы при других обстоятельствах. Несмотря на «амнистию», несмотря на категорическое обещание самого Сталина вернуть нам военнопленных, данное в октябре 1941 года послу Коту, несмотря на категорическое приказание Сталина, отданное 3 декабря 1941 г. в присутствии главнокомандующего генерала Сикорского и генерала Андерса, о разыскании и освобождении всех военнопленных из Старобельска, Козельска и Осташкова, – до нас не дошел ни один призыв о помощи, который исходил бы от кого-либо из вышеупомянутых лагерей (за исключением грязовец-кой группы и нескольких десятков заключенных, содержавшихся отдельно от других и освобожденных уже в сентябре).
Зная, насколько старательно и точно работает НКВД, никто из нас, военнопленных, ни на минуту не допускает, чтобы руководству НКВД оставалось неизвестным местонахождение 15 тысяч военнопленных, из них 8000 офицеров.
К этой докладной записке был приложен точный, в пределах возможного, список… Лицо Райхмана оставалось непроницаемым. Он невозмутимо прочел текст и ответил мне, что ничего не знает об этих людях, что это вне его компетенции, но, идя навстречу генералу Андерсу, он постарается все выяснить и сообщит мне о результатах. Он просил меня остаться в Москве и ждать его телефонного звонка. Мы попрощались очень холодно.
Через десять дней, опять ночью, зазвонил телефон: говорил сам Райхман. Он крайне вежливо уведомил меня, что, к сожалению, не сможет со мной увидеться, что он завтра утром уезжает, а мне советует съездить в Куйбышев, потому что все материалы по этому делу пересланы заместителю наркома иностранных дел тов. Вышинскому. Я едва успел ответить Райхману, что знаю хорошо, что Вышинский мне ничего не скажет по существу дела, потому что уже до меня посол Кот восемь раз безрезультатно поднимал перед ним этот вопрос. На этом закончилась моя поездка в Москву.»
Приложение 8.А. ПОЛЬСКИЙ МЕМОРАНДУМ ОТ 19 МАЯ 1942
19 мая 1942 г. польское посольство в Москве передало советскому правительству меморандум относительно соблюдения дополнительного протокола к польско-советскому договору от 30 июля 1941 г., из которого мы приводим соответствующие абзацы:
«…Хотя советские власти располагают точными списками бывших польских военнопленных, которые, по неизвестной для польской стороны причине, не могут вернуться под боевые знамена, – идя навстречу советским пожеланиям и для облегчения поисков без вести пропавших – главнокомандующий и председатель Совета министров Речи Посполитой генерал Сикорский и командующий польскими вооруженными силами в СССР генерал Андерс 18 марта 1942 г. вручили советской стороне затребованные ею списки.
