Типография потихоньку обрастала имуществом. Пусть комплект не отличался от тех, что были в конце Великой Отечественной войны. Но кто-то должен набирать газетные полосы, верстать, печатать. Где взять специалистов? Астманов стал совершать вояжи на южную окраину Душанбе, в мотострелковый полк, куда свозили пополнение. Оно делилось на две примерно равные части: испитые, пахнущие псиной, облаченные в живописные лохмотья будущие «профи» – контрактники – и солдаты срочной службы. С первыми было все понятно. У вторых – глаза бегали по сторонам. Им обещали сократить срок службы вдвое. В большинстве – самовольщики, молодые воры, наркоманы, которым светил штрафной батальон или тюрьма. А Таджикистан – новая жизнь! Вот из этих юнцов Астманов и набрал первый состав типографии. Почему? Просто устал бродить с табличкой: «Ищу линотиписта, печатника, метранпажа, электрографиста, начальника типографии». «Профи» подходили к нему, нахально заявляя: «Я линотипист (печатник и т. д.), но не пойду. Я воевать приехал…» Вояки, мать их! Треть возвращалась в Россию через неделю. Еще треть – через месяц. Сплошной «военный туризм». Тех, кто дотягивал до отпуска, заставляли писать рапорт о добровольном разрыве контракта и не проставляли в нем чисел. Чтобы солдат не омрачал жизнь командиров поисками на необъятных просторах России. В середине 93-го года, время перехода на службу по контракту, в полках числилось «в сочах» порой до двадцати процентов личного состава (сержанты и рядовые). СОЧ сокращенно – самовольное оставление части.
Название газеты «Солдат России» было спущено из ГУВР (это не бурчание в кишках, а Главное управление воспитательной работы). Астманов усилил маразм, используя в заголовках готические и славянские шрифты. Издали газету можно было принять за полевое немецкое издание времен Великой Отечественной или листок РНЕ – Русского Национального Единства.
Памирский поход
Дневник полковника Белова
Примечание на полях: «Все, что происходило на трассе Душанбе – Хорог с 27 июня по 8 июля 1994 года, полностью легло на плечи солдат и офицеров 201-й мотострелковой дивизии. Я не называю имен и фамилий. Небезопасно.
24.06. – 26.06.
К Астманову я прибыл вовремя. Дивизия должна обеспечить сопровождение колонны с гуманитаркой для Горного Бадахшана. Но только до перевала Хабуработ. В Хорог гражданские пойдут одни. Стажеры мои распределены в полки, часть остается в редакции. Шеф не против моей поездки. Астманов проявляет к поездке особый интерес. Он не изменился. Тот же, что в Кабуле, Баку. Сменил полковничью должность на майорскую – в своем амплуа. В редакции – «афганский клуб». Полгода назад здесь был С. Н. Астманов утверждает, что С.Н. стал исмаилитом и нашел себе «пира», духовного наставника. Новая информация: колонну поведут в Хорог наши. Формируется бронегруппа: БМП, бронетранспортеры, «САУ», связь, пункт хозяйственного довольствия (ПХД) и прочее. Как это все будет ворочаться на памирской дороге?
Всенародно (готовы листовки, звуковые программы) мы будем заявлять, что идем с миссией мира. К чему же тогда столько оружия? Или к мирной акции пытаются пристегнуть «игру мышц»? Но моджахеды на Памире – люди тертые. Согласятся пропустить бронекулак в свой тыл? Говорят, есть договоренность о свободном пропуске всей колонны до Хорога.
Сборы, инструктаж. Важность предстоящего подчеркнута белыми касками (красили ночью, нанося еще и голубой круг – в них просто тянет прицелиться) и присутствием генерала из Коллективных миротворческих сил. Бронетранспортеры забиты сухими пайками, боеприпасами, спальными мешками. Над звуковещательной станцией красно-белый флаг. Синяя полоса выцвела. С красным-то флагом было проще, а новый – из трех кусков шить надо.
Окраина Душанбе. 9-й километр. Колонна выстраивается. Генерал дает интервью телевизионщикам. Грузовые автомобили, похоже, съехались со всех автосвалок мира. Водители – таджики, русские, осетины – продубленные солнцем мужики, большей частью пожилые люди. Поехали.
О, крыловский «Квартет»! То связи нет между боевыми машинами, то гражданские водители выруливают из колонны и жмут по объездным дорогам. Идем рывками. Разведчики следят, чтобы гуманитарка не уплывала налево. Ревут динамики: «Уважаемые граждане, просим не препятствовать движению… Наше оружие только для охраны колонны… Мы везем хлеб сиротам и неимущим…» Порхают по обочинам белые квадратики листовок.
К вечеру – в Лангаре. Бойцы на кострах разогревают банки с кашей. А вот для чего брали полевую кухню – непонятно. Толстый майор, начальник тыловых дел, объясняет, что горячее будет утром. Пистолет с глушителем на его поясе кажется игрушечным.
В Лангаре стоит подразделение Министерства обороны Республики Таджикистан. Полковник (армянин?) – борода с проседью, обвисшая панама, сказал: «Вы идете к волку в пасть. До Хабуработа я вас гаубицами прикрою, а там – как повезет». Спасибо, но где тот артиллерист, который прикроет длиннющую колонну на узком серпантине с закрытой позиции? На «памирке» местами чихнуть опасно – обвалится, а тут снарядами по горам долбить?
На ночь офицеры разведбата ставят задачу по охране колонны. Разведчики никого к ней не подпускают, хотя желающих пощупать машины хватает. Бойцы таджикской армии голодны…
На рассвете, выплеснув на землю клейкое варево из вермишели и тушенки, которое предложила полевая кухня, закусили сухпаем и поползли к перевалу. Гражданские водители заметно нервничают, кое- кто пытается отстать. Разговор с такими короткий: «Вперед. Не заводится? Толкай его сзади броней!»
На перевале особо не побегаешь – высота за три с половиной тысячи метров. В ложбинах снег. Ледяной ветер. Здесь последний пост войск Министерства обороны Таджикистана. Катается вперед-назад какая-то сумасшедшая БМП. Выше дороги – гигантская, искореженная радиолокационная станция. Астманов здесь раньше бывал. Сказал, что на перевале стояла отдельная радиолокационная рота какой-то радиотехнической бригады. Потом проклял комендатуру в Калай-Хумбе. Какие-то старые счеты?
Поднимаясь к перевалу, сквозь шум моторов услышали взрыв. Таджикский солдат с поста подорвался на своем же минном поле. Оторвало стопу, сильно посекло осколками. Наши медики оказали экстренную помощь. Солдата, «распятого» на шинах, обмотанного бинтами, отнесли к машине и, быстро, вниз. Если будет вертолет в Лангаре, то выживет, наверное.
Начали спуск с перевала на Калай-Хумб. Пошла дороженька: слева – стена, справа – пропасть, на дне беснуется река.
Вот тебе и договор! Не прошли и десяти километров, как по головному дозору справа, с афганского берега, ударили безоткатки. Разрывы в десяти-пятнадцати метрах от машин. Залегли под броню, постреляли короткими. А что толку: никого на том берегу не видно. Меня сначала смутил смех Астманова. Он лежал на спине и хохоча указывал вверх. На скале, прямо над нашим укрытием, картинно стояли бородатые моджахеды в блестящих остроносых галошах. Десяти гранат, брошенных сверху, хватило бы на нас всех.
Из-за поворота выбежал разведчик, замахал руками:
– Не стреляйте!
За ним спокойно вышел местный «Че» (черный берет, короткая бородка, автомат за спиной), поднял вверх ладонь:
– Почему не остановились? Мы вам махали…
– Так у нас же договоренность о пропуске колонны. Хлеб везем.
– Хлеб? А куда столько брони?
Он прав. Колонна с мукой стояла еще чуть ли не на перевале, а в обозримом пространстве были только боевые машины. Астманов отвел «команданте» к обочине, к ним подошел начальник штаба разведбата. Свои дела. Туда лучше не соваться, пока не зовут. Напряжение потихоньку спадало. А что дергаться: ловушка.
Моджахед назвался Исхобом, заглянул внутрь нашего бронетранспортера: «Таджики есть? Узбеки есть? Мы русских не трогаем». Выразил уверенность в том, что Россия поголовно примет ислам как единственно верное учение, рассказывал об учебе во ВГИКе. Режиссер…
Два часа ожидания. Наконец команда: вернуться на перевал. Вздохнули с облегчением. Невеликое удовольствие – стоять у стенки под прицелом «безоткаток» и выслушивать упреки в том, что
