скручивали так, что кожа лопалась, а он кричал все сильнее да сильнее? Не, это вы все сами выдумали: самоубийство – грех. Это вам рабы нужны, пусть и божии. А этот, паралитик: самое дорогое у человека – жизнь. Я бы тебе объяснил, товарищ Островский, что самое дешевое – это она, жизня! Чехова, что ли, не читал? Пришел козел, сожрал цветок, и нет цветка. Одни хлопоты. Бог дал. А кто отнял? Выходит, он и добро, и зло в одном. Святая двоица! Сука, иногда муху труднее прихлопнуть, чем раба божьего. Она ловчее. Но есть же Бог? Есть! Но только не вашего розлива. И ему наплевать на жизнь и смерть. Он чуть больше».
«Ах, Магди, потерпи! Это же просто пьяный бред. Тридцать лет ты барахтался в мозгу этого бродяги и бездельника в погонах. Точно спасал свою жертву. Как барана откармливал. Да он и был бараном. В школе учился плохо, курить-пить начал рано, девственность потерял совсем ребенком, сквернословить стал в бессознательном возрасте. Институт бросил – в армию пошел! Аспирантуру бросил – опять в армию пошел. На Украине колбасы поел чуток и в Афган намылился. И еще раз туда же, когда уж ясно было, чем кончится. Храбрый? Нет, ты знаешь, что он не особо смел. А вот фиолетовый туман в мозгах, да «на миру и смерть красна» – это есть. Унизительно? Для кого как! Зато, Магди, скольких женщин ты перепробовал, да каких, и каким образом! Сколько вина и водки. Сколько адреналина во время пеших переходов и тряски на боевых машинах и вертолетах. Песня. Ради такой стоит вытерпеть миг мучения. Чувствуешь пустоту? Это потому, что ты – не он. У него борщ в голове против твоего консоме. Только не отрицай некоторое родство душ».
«Что-то ты, педрило, долго цедишь пиво… Нет, плохая рифма. Что он орет, этот хасид? А, м-мать! Пояс! По…пи…»
Свернутая в спираль бронзовая полоса разрубила гортань, эпистрофей и стянула с лица мягкие ткани. Влажно-красный череп удобно устроился на кучке битого стекла, посверкивая стальными коронками.
«О, какая прекрасная смерть! Собаке – собачья? А кошке – кошачья. Что же вы так собак не любите? Даже от церкви отлучили! А вот Пророк даже халат свой обрезал, чтобы кошкин сон не нарушить. Или я ошибаюсь? Нет, Макди, не сердись. Плохо прожили, да? До девятнадцати? Море, вино, прогулки, книги, музыка. А военная служба, когда ты здоров и молод? А женщины? Ну, какой он извращенец? Ты ханжа, друг мой! Он же не рассказывал другим, что кому облизывал и кто ему и что взасос целовал? У вас ведь грех на языке, читал заповеданное? А когда ты был младенчиком, тебя не целовали в разные местечки? Ой-ой, смотри, отваливается этот твой целованный от стены. Плохо! Знаешь, почему? Этому грустному воину сначала припишут твой подвиг. Не возмущайся. А на кого еще списать по горячим следам? Пьяный офицер привел в действие взрывное устройство, предположительно мину. Для начала сойдет, чтобы народ успокоить. Успокой, президент, душу народа своего!»
Удивил, старый садюга! Неужели Отцу Тьмы есть дело до земных уловок? Дважды лжец. Кто бы он ни был – прах под ногами. Сильные не мучают. Они убивают сразу. Как… Да как я. Эй, да засунь ты меня еще в сотню оболочек, переживу. Это же не от тебя наказание? Или ты не знаешь, что человек ко всему привыкает.
«Ошибка, Макди, ничего, ошибки обеспечивают рост личности! Во-первых, это не наказание, а порядок такой, устав, понимаешь? Во-вторых, ты уже не человек, ты для своих святой, для чужих – мертвый. Как тебя наказать?»
Похоже, ты загоревал, пахан подвальный? Интересно, как ты выглядишь. Создателя я не могу видеть, а тебя, мусор создания, могу? Давай, явись. Ты же меня видишь? С рогами, да? Черный или желтый?
«О-о! Целую твои мысли! Я не ослышался, ты меня призываешь? Какой? А если ты меня никогда не видел, узнаешь? Я тебе скажу, друг мой: о том, как выглядит создание, знает только тот, кто его сотворил. Откуда ты знаешь, может быть, мы и не тела вовсе, а так, эфир, волны, морок?»
Урод. Идеалист сопливый. Да твоя философия уже двести лет назад разгромлена.
«Макди, ты опять злишься. Сам знаешь, словом спасешься, им же погибнешь. Одним и тем же, это понятно? Давай, говори: «В них добротные, прекрасные…».
Нечисть. Прах. Хочу, чтобы ты сгинул!
«Молодец, растешь. Хочешь – значит, существуешь! А я вот уже ничего не хочу. Ну, почти. Зато могу. Тяжко, понимаешь? Кстати, вот эти черные лохмотья тебе будут по душе. Служитель культа. Не твоего, ну какая разница? Верующий, одно слово. Может быть, понравится? У них тоже свой рай. Поскучнее твоего, конечно, но тоже ничего. Давай, споем, ну!»
«…А если он действительно Отец, то поймет. А владыка – фараон! Там и одному-то попу делать нечего. Верили, пока стрельба шла да гуманитарка. А дивизия? Комдив в страхе божьем, так и полки на молебнах стоят. А нет – так и священника пинками. Да было бы за что! Значит, если у генерала диабет, то и выпить – преступление? Ишь, придумал, Бога позорите! Пьяный поп никого, кроме себя, не позорит. Плохо, голова тяжелая, не нужно было выходить сегодня, права матушка. Значит, когда меня пинали с угла в другой, – терпи. А как сам решил – воспретили? Интересную партию разыграли. Сказано, бесноватая. Как же можно, отчитывая, поиметь? Тут что-то одно не получится. А если можно, то, выходит, и предела нет греху? Так, надо бы андипал принять, вода у них тут почем, интересно? Да и так нальет, благословлю, они пока этого боятся. А следователь, тот еще! Дело закрываю, ты только расскажи ему, в сознании была или ты ее под гипнозом? А что еще азиат мог подумать, если женщина лежит, а над ней мужик наклонился, да одни они? Даже верблюдов рядом нет! Легче верблюду, чем богатому, нет: легче богатому, чем священнику. Коль жив Господь, то и ад для нашего брата. И сатана в папском звании, а может быть, и митрополит. А что? На один храм надземный – три подземных, и все благословляют. Иного бы в притвор не пустил, а он с патриархом лобызается прилюдно. Что же они тогда келейно творят? Да что ж такое зудит в голове? Зрение падает. Это плохо. Чернец, что ли, там? Самое ему место утром у кабака подземного. В утробе! Нет, пальто такое, не хуже рясы, хотя почему не хуже? За рясу-то новую – пять тысяч, а пальтишко небось на все двадцать потянет».
«Ну, Макди, побывал в теле идейного противника? Побольше бы таких, да? Здоровый – лом на шее гнул, веселый – попил и погулял вволю! А потом из комсомольских секретарей – в священники. Бог надоумил? Или чутье звериное, что приходит пора доброе делать! А ведь любили батюшку, уважали. А что там пил неумеренно в посты, да, было дело, таинство совершал над некрещеными да неразведенными – так на войне ж! А она – дело сатанинское, хоть так досадить дьяволу! И в смелости не откажешь: крест поднимет и на «вовчиков» бородатых – с дороги, окаянный, сейчас перекрещу. И ведь слушали! Жаль, конечно, свои же священства и слопали батюшку. Что бы он тут, в престольном граде, делал? Конечно, если бежать, то уж в Москву. А сомнения его – это от нездоровья. Макди, тебе не странно: святой, грешный – пред Богом-то равны, оказывается? На всех любви хватает! Ну-ну, не трепыхайся, у батюшки и так в голове сумбур последний. Вот, видишь, таблетку достает…»
«Так, что ли, разжевать? Нет, противная. Надо водички да посидеть немного. В рясе, на тычке? Это для чего же они такие табуретки выдумали, чтобы видно было, сколько принял? Воля Твоя! Что он там кричит? Какой а-а-лла…».
У взрыва свои законы. Огненный смерч отдал немалую часть чудовищной силы, встретив на пути преграду из плотной ткани. Перекрутил, скомкал плоть, искрошил кости. И все, что было благочинным, вмиг стало черным бугорком.
«Макди, очнись! О чем задумался? Его уже нет, а тебе все больно? Дай я еще ковырну. Подумай, он умер с именем Всевышнего на устах. Вроде как и ты, да не совсем. Это ничего, что на другом языке: всякий язык хвалит Господа. Думаю, что с ним будут разговаривать».
Ковырни в своих кишках! Я понял твою суть: ты искуситель. Так положено. Если есть, значит, положено! Ты ожидаешь моих сомнений, а на деле закалил мою душу. Если я отдан тебе, то не твоей волей. Если ты сам похитил меня, то на время. Боль я стерплю, но слова твои – мусор на базарной площади. Чем ты меня можешь напугать? Тело испарилось. А над душой ты не властен. Исполнитель не хозяин!
«Браво! Наемник – не пастырь. А ты по-прежнему уверен, что это истинно воля Божья: уничтожать Его детей? Ты – настоящий марксист, Макди! Слышал о таких? Критерий истины – общественная практика! Вот меня изгоняли тысячи лет и по сей день балуются: изыди, Сатана! Значит, я есть. А если бы оставили в
