оставляя на льду темные пятна крови, и эти моржи скрылись под водой, унося мертвого моржонка. Один келючи остался лежать на льдине: моржи оставили его, явно чувствуя избавление.
Оставили на льдине келючи и охотники. Рассевшись по байдарам, они ушли к берегу, затаив в душах восторг перед своим вожаком Пойгином.
Давно ли это было? Давно и недавно. Линьлиня еще не было на свете. А ведь с тех пор он успел родиться, вырасти и состариться.
Сидит Линьлинь рядом с хозяином, смотрит незрячими глазами на морду спящего моржа. Он не видит его, но слышит мерные глубокие вздохи. Наверное, это добрый зверь, коль скоро хозяин не вскидывает карабин. Да, Линьлинь если не видит, то всегда чувствует, когда хозяин вскидывает карабин.
Курит Пойгин трубку за трубкой, изумляясь тому, что запах табака не пугает моржа. Наверное, очень устал морж в борьбе за жизнь, а может, Моржовая матерь успела шепнуть ему, что этот человек для него не опасен. Колотит Моржовая матерь в ледяной бубен, и в такт ее ударам бьется сердце Пойгина. Выстрелить в этого спящего моржа — значит выстрелить в собственное сердце.
Почувствовав боль в пояснице, Пойгин встал и тихо сказал волку:
— Пойдем. Пусть спит морж. Пусть будет спокойна Моржовая матерь.
Ятчоль, разогревшись в палатке чаем, умудрился уснуть. Когда Пойгин пришел, он вскочил, едва не перевернув примус с кипящим чайником, ошалело спросил:
— Что?! Лед треснул?!
— Не бойся. Лед не треснул, — успокоил его Пойгин. — До разводья еще далеко. Сейчас попьем чаю и поедем дальше.
Пойгин некоторое время колебался: рассказать ли Ятчолю о спящем в отдушине морже. Не выдержал, рассказал. Ятчоль потянулся к карабину:
— Убьем! Это же сразу пятнадцать, а то и двадцать нерп!
Пойгин, не ждавший ничего иного от Ятчоля, все-таки изумился:
— Но он же спит…
— Ты что, не стрелял в спящих моржей?
— Так то на лежбище. А этот, может быть, едва не задохнулся. Ну, убьем, а что дальше? Как ты его вытащишь из отдушины?
— Собак в него впряжем и вытащим.
Пойгин отпил несколько глотков горячего чая, сказал, не глядя на Ятчоля:
— Моржа я тебе не покажу.
— Я сам найду!
— Не найдешь. Я тебя не пущу.
— Как это ты меня не пустишь? — Всмотревшись в угрюмое лицо Пойгина, Ятчоль сдался. — Ну, ладно, тебя не переспоришь. Поедем к разводью, хватит нам и по нерпе.
На разводье больше повезло Ятчолю: ему удалось убить три довольно крупные нерпы, а Пойгин подстрелил всего лишь одну, к тому же на редкость маленькую.
— Вот я теперь над тобой посмеюсь! — хорохорился Ятчоль. — Звезду получил и сразу разучился охотиться. Все смеяться будут…
— Я рад, что у тебя сегодня удача, — миролюбиво ответил Пойгин. — Но где Линьлинь?
Пойгин окликнул волка, которого не стал впрягать в нарту после отдыха в палатке. Линьлинь не отозвался.
— Наверное, пошел отгрызать голову твоему моржу, — пошутил Ятчоль.
Пойгин шутку не принял. Недоброе предчувствие встревожило его. Вспомнилось, как несколько раз Линьлинь подходил к нему, когда он выжидал на краю разводья нерпу, вяло скулил, терся о ноги, даже пытался увести от разводья, хватая зубами за край кухлянки. «Может, хочет вернуть меня к моржу», — думал Пойгин, пытаясь понять странное поведение волка. И вот Линьлинь исчез. Пойгин выкурил с озабоченным видом трубку и пошел по следу волка.
Нашел Пойгин Линьлиня мертвым в ледяной нише одного из огромных торосов. Волк лежал, положив морду на вытянутые лапы. Густой иней успел затянуть его незрячие глаза. Пойгин зачем-то сорвал с себя малахай, словно хотел отогреть и оживить волка, пал на колени. Провел оголенной рукой по лбу Линьлиня, по спине, слегка пошевелил. Линьлинь успел окаменеть на морозе.
Пойгин долго сидел на снегу с непокрытой головой, не чувствуя, как волосы его схватывает иней. В его памяти промчалась вся жизнь волка. Крепко зажмурив глаза, прижался лицом ко лбу Линьлиня, потом медленными движениями сбил со своей головы иней, надел малахай. Долго курил трубку, не спуская с волка скорбных глаз.
К разводью Пойгин подошел медленным, шаркающим шагом, вдруг почувствовав весь груз прожитых лет. «Надо и мне отправляться в Долину предков, к верхним людям», — скорбно думал он.
Ятчоль, премного довольный удачной охотой, встретил Пойгина прежней шуткой:
— Ну как, отгрыз Линьлинь голову моржу?
Пойгин медленно поднял на него бесконечно печальный взгляд, глубоко затянулся из трубки и сказал с отчужденным видом:
— Умер Линьлинь.
— Как умер?! — потрясенно спросил Ятчоль.
— От старости, видно.
Пойгину хотелось сказать, что старость Линьлиню приблизил Ятчоль, но он смолчал. По лицу Ятчоля он почувствовал, что ему страшно услышать эти слова.
— Поехали домой, — усталым голосом сказал Пойгин.
Всю дорогу он думал о Линьлине. На этот раз впереди ехал Ятчоль. Собаки Пойгина, словно поняв, что они навсегда расстались с Линьлинем, бежали неохотно, с понурым видом; то одна, то другая жалобно скулили. А Пойгин, выкуривая трубку за трубкой, говорил себе мысленно: «Да, пора, пора и мне уходить к верхним людям». Ему казалось, что появление моржа в отдушине было не случайным; в том, видимо, таилось какое-то предупреждение. Может, Моржовая матерь хотела его испытать перед последней перекочевкой, испытать на доброту, на великодушие? Все, все может быть.
Пойгин оглядывал нагромождение морских торосов, похожих на каких-то огромных зверей, собравшихся в бесчисленное стадо, и в ледяном безмолвии слышалось ему, как неистово колотила Моржовая матерь в ледяной бубен, как выл тоскливо, где-то далеко-далеко, уже не наяву, а в памяти его, верный Линьлинь.
Дома Пойгин слег. Дочери, зятю и внукам объяснил, что ему хотелось бы побыть одному в прощальных думах о Линьлине; его растрогало, что все они искренне горевали о несчастном волке. Самый младший внук долго плакал, подходил к деду и спрашивал, точно ли он убедился, чтo Линьлинь умер, не уснул ли волк?
— Нет, не уснул. Вернее, уснул навсегда, — печально отвечал Пойгин.
Отказавшись от врача, Пойгин все больше расслаблял себя мыслями о желанной смерти, перебирал в памяти всю свою жизнь. Так происходило с ним не однажды.
Сколько уже прошло лет с тех пор, как он увидел впервые солнце на небе? Кажется, столько, сколько пальцев на руках и ногах у пяти человек. Ну, может, и не у пяти, на одного поменьше — все равно много. Пролетела жизнь, как стремительный пойгин — копье, запущенное чьей-то сильной рукой. Ну и дали же ему имя! Что, разве плохое? В молодости был он стремительным, как острое копье, стремительным на ногу, на слово, на решительный поступок. А теперь вот, как тот старый Линьлинь, видно, скоро уйдет к верхним людям.
Не все уходят вверх, в Долину предков, многие проваливаются после смерти в подземное обиталище умерших. Почему так бывает? Это ясно каждому, пожалуй, еще со времен первого творения: кто в своих делах, в своих словах не порождает зла, у кого душа всегда чисто пребывает в теле — тот уходит вверх, в
