Он улыбнулся как-то нехарактерно мягко, взял мою руку. Я попыталась высвободить пальцы, но он держал крепко:
– Зря ты так. Я не хочу тебе зла.
– А я от тебя вообще ничего не хочу – в том числе и добра. Самая большая моя мечта – это чтобы ты исчез.
– А я исчезну, Мэ-ри. Просто всему свое время.
– Так сделай милость – ускорь его. Я хочу, чтобы мы с Марго больше тебя не видели.
Господи, с каким трудом далась мне эта фраза, которую я репетировала все время, что знала этого человека! Сколько раз я произносила ее про себя и вслух, как тщательно подбирала слова и расставляла акценты... И как же трудно она далась мне сейчас...
Я не могла заставить себя поднять глаза и взглянуть Алексу в лицо – мне казалось, что я упаду замертво из-за своей столь очевидной лжи. Я понимала, что он видит это, знает, чувствует. И от этого мне было еще больнее. Как я буду жить, зная, что его нет? Ну, в том смысле, что его нет больше в моей жизни? Что я не смогу увидеть его, услышать, списаться в аське? А Марго? Она любит его, а я снова решаю за двоих...
Алекс молчал, не выпуская моей руки. Как я хотела знать, о чем он молчит, что думает... Мне казалось, что, если сейчас он скажет хоть что-то, я расплачусь, заберу назад свои слова и вообще черт знает что еще наделаю. Но он так же молча, осторожно положил мою руку поверх одеяла и вышел, даже не оглянувшись.
В комнате повисла мрачная и тяжелая тишина. У меня заболело сердце. Я закрыла глаза и боялась пошевелиться, чтобы не усиливать боль. Дверь открылась, и вошла Марго – я услышала ее дыхание.
– Что ты сказала ему? – Голос ее срывался, она плакала.
– То, что должна.
– Какая ты дура, Машка... – это было впервые за все время нашего знакомства – вот эта «Машка» из уст Марго. – Ты оттолкнула человека, с которым была бы счастлива, как ни с кем.
– Счастье на троих меня никогда не возбуждало.
– Дура-а-а... – почти простонала Марго.
Я открыла глаза – подруга сидела на краю кровати и, закрыв руками лицо, раскачивалась туда-сюда, как статуэтка японского божества, стоявшая у меня на комоде под зеркалом.
– Марго... прости.
– Да ты же не мне – ты себе все испортила, бестолковая! Перед собой извиняйся! – вдруг заорала Марго, вскакивая. – Он же за тобой приехал, за тобой!
Повисла пауза. То, что сказала Марго, выглядело неправдоподобным бредом, абсурдом, чушью собачьей – чем угодно. С чего ради ему приезжать за мной – когда есть она? И Алекс прекрасно понимал – я ни за что не соглашусь, не смогу сделать больно Марго. А он, значит, смог – раз сказал ей. Глупость какая... это не может быть правдой.
– Марго...
Но она встала и ушла точно так же, как он, – молча, не оглядываясь.
С этого дня в доме воцарилось гробовое молчание. Гнетущее, разрывающее голову безмолвие окутывало меня, давило, загоняло в угол. Мои попытки помириться с Марго разбивались о ее молчание. Она не реагировала ни на просьбы, ни на слезы, ни на угрозы. Молча приходила утром, помогала встать, позавтракать – все как всегда. Исчезала куда-то, возвращалась так же молча. Она перестала подниматься ко мне на террасу вечерами, и я коротала время одна – в компании книги или ноутбука. Новый роман шел плохо, я сбивалась, не могла сосредоточиться, злилась. Однажды в припадке ярости выбросила ноутбук с террасы вниз, и он разлетелся вдребезги, ударившись о мощеную дорожку. Назавтра к вечеру Марго молча поставила передо мной новый и выложила флэшку с сохраненными каким-то чудом файлами – кроме последних двух страниц.
– Марго... – снова попыталась я, но она уже вышла, закрыв дверь.
Назавтра с утра Марго вдруг оторвалась от просмотра газеты и протянула ее мне. На последней странице я увидела фотографию Артура – вернее, того, что от него осталось, – и небольшую заметку, прочесть которую, естественно, не могла. Вопросительно уставившись на Марго, я ждала, и та не вынесла, взяла газету и быстро, почти без интонаций, прочла, что труп неизвестного мужчины с ранением в область сонной артерии был выловлен рыбаками в Роне вчера вечером.
– Сдуреть можно... – выдохнула я, протягивая руку за сигаретой и надеясь, что хотя бы сейчас Марго заговорит со мной, но она сложила газету, встала и вышла.
Это становилось невыносимым. Она игнорировала меня, словно застала за чем-то постыдным, с чем никак не могла примириться. А по сути, ведь не я увела у нее любимого мужчину, так были ли основания так меня наказывать?
Смешно говорить, но я испробовала все доступные мне способы самоубийства. Но, видимо, богу я тоже не особенно «ко двору» – памятуя о теории, что, мол, «хорошие люди господу нужны».
Судя по всему, ко мне это не относилось, потому что лекарство, выпитое мной, оказалось вполне безобидными витаминами, оставившими только легкую аллергию; веревка, которую я привязала к спинке кровати, лопнула именно в тот момент, когда я пыталась затянуть ее на шее, а мои маникюрные ножницы выпали из руки и завалились так далеко под кровать, что я не в состоянии была достать их. В довершение всего Марго вдруг привела рабочих, и за пару дней они забрали всю террасу «решеткой» из выкрашенных белой краской реек. Ну, ясно – она все поняла и перестраховалась на случай, если я решу вдруг повторить полет собственного ноутбука...
Тогда я решила во что бы то ни стало встать на ноги. Каждый день я упражнялась до черных кругов перед глазами, падала на кровать замертво, покрываясь от боли потом. Каждый шаг давался с усилием, с болью, с нечеловеческими мучениями. Но я закусывала губу и говорила про себя: «Нет, ты встанешь и пойдешь, потому что у тебя нет выбора. Нет его, ты должна, никто за тебя не сделает».
Уж не знаю, помогло ли это, но через месяц я начала ходить по комнате достаточно уверенно, хоть и опиралась при этом о стены и попадавшуюся под руку мебель. Хуже другое – левая нога болела беспрерывно, днем и ночью, заставляя меня просыпаться почти с криком и с ним же засыпать. Пить обезболивающие препараты я боялась – не хотела привыкнуть и впасть в зависимость. Когда боль становилась безумной, я вцеплялась зубами в запястье и терпела, зажмурившись. Следы от зубов превратились в незаживающие раны, я старалась носить вещи с рукавами, чтобы Марго не заметила. Попытки помириться с ней я оставила – в конце концов, мне себя упрекнуть не в чем, а надуманные обиды – ее личное дело.
Единственное, что мучило меня сейчас, были не мысли об Алексе – я о нем вообще не думала, словно и не было его никогда, – а, как ни странно, убийство Арика. Я никогда не относилась к нему хорошо или плохо, он был просто братом моего мужа. Но почему-то его смерть зацепила меня, заставила думать о произошедшем. Возможно, потому, что это произошло на глазах... Порой мне начинало казаться, что кожа в тех местах, куда попала кровь Арика, покрывается красно-коричневыми пятнами, и тогда я в панике искала зеркало, чтобы убедиться, что это не так. Хотя вот Германа тоже убили при мне. Я первое время много думала о нем и не могла понять, что чувствую. Он погиб из-за меня, а я не могу определить, какие чувства испытывала к нему, кроме благодарности за внимание и попытку помочь. Я едва начала узнавать его и испытывать нечто похожее на влюбленность – и пуля Кости все это оборвала. Человека нет – а я не чувствую ничего, кроме жгучей ненависти к мужу.
С Ариком же...
Наверное, это тоже чувство вины. Хотя... если бы не Алекс, то не было бы меня. Я хорошо знала Арика, он был таким же, как Костя, разве только чуть более флегматичным. Но по жестокости они равны.
Постепенно эти мысли сменились другими. Разумеется, когда в моей голове образовывалась пустота, она тут же заполнялась Алексом. Нет, он не звонил, не писал, вообще никак не обозначал своего присутствия, – но я думала о нем постоянно. Главного героя моей новой книги звали Алексом, у него оказалась куча его привычек, его манера разговаривать, его внешность... Я не знаю, как так вышло, но, когда я перечитала половину написанного романа, мне стало жутковато: уж слишком среди строк виделся мне Алекс. Первой мыслью было – переписать, поменять что-то, но потом я решила: а что, собственно? Я вычеркнула его из своей жизни и из жизни Марго, так пусть останется хотя бы на бумаге.
