Только сердцем ты можешь прозреть и понять врага, только сердцем можешь убить. Вороны не склонны к размышлению, но зато они чувствуют — верно, сильно — и оттого понимают мир лучше, чем иные мыслители. А для того, чтобы уметь победить врага, нужно у него учиться, нужно стать таким, как он. И будь осторожна, очень осторожна, в таких делах нужна ювелирная точность. Нам не простят, если Перемирие будет нарушено по нашей вине.
Вот и все, что он мне сказал на прощание. Учись у врага и будь осторожна. Но предостережения провидца стоят дорого.
Вставать мне не хотелось. Я лениво размышляла, глядя в потолок, на лакированных птиц и виноградные плети. Что-то изменилось, если он разрешает мне нарушить Перемирие; что-то он узнал, старый лис, но не считает нужным мне сообщать. Что же это такое? Неужели причина, загнавшая Воронов так далеко на Север, так серьезна, что хэрринг готов рискнуть Перемирием, но не допустить осуществления их миссии? Или он просто решил предоставить мне свободу действий?..
Ольса вбежала, не постучавшись. Она была для меня настоящим бедствием — со вчерашнего дня, с самого первого момента нашего знакомства. Эта девушка была младше меня на пять лет, она родилась как раз в тот год, когда меня увезли из Кукушкиной крепости, поэтому в детстве мы никак не могли быть знакомы. Но когда мы вчера приехали в крепость Ласточки, Ольса кинулась ко мне, как к потерянной и вновь обретенной сестре.
Она ворвалась в мою комнату, как вихрь: высокая светловолосая девушка в белом платье с широкими юбками из тонкого батиста. Шаг ее был стремителен и широк. Еще вчера она поразила меня своей красотой, эта девятнадцатилетняя девушка, нынешняя Зеленая властительница, повелевавшая крепостью Ласточки. С тех пор, как мы въехали на территорию северных княжеств, я успела увидеть немало портретов властительниц из разных семей (а больше всего портретов Лорель Дарринг, черт бы ее побрал, мою знаменитую родственницу), и все они отличались холодной классической красотой. Ольса не была исключением, ее узкое бледное лицо было строго и правильно: тонкий нос, высокие скулы, бледные губы небольшого красиво очерченного рта. Как и большинство северян, она была светловолоса и сероглаза; ее огромные серые глаза были прозрачны, как вода северных озер. Но было что-то еще в тонком невыразительном ее лице, какое-то веселое очарование. Была ли это ее улыбка? Или волосы, не расчесанные еще с утра, спадавшие водопадом льняных кудрей на плечи и спину?
Она шла так стремительно, что под тканью юбок отчетливо обозначались ее ноги от колена и выше. Подобрав белые юбки, Ольса, как ребенок, запрыгнула на кровать и принялась тормошить меня. Когда она склонилась надо мной, меня обдало запахом ее духов — сирень, что же еще, и я слегка поморщилась.
— Уже пробили пятую стражу, соня. Вставай, а то на завтрак опоздаешь, — говорила она, смеясь, словно я была ее давней и близкой подругой, а не только вчера приехавшей гостьей, — Ну, сколько можно спать, Эсса.
— Не зови меня так!
— Почему? Ну, ладно, — вздохнула она и тут же оживилась, — А знаешь, мы очень похожи. Я еще вчера заметила. А тетушка Лайса так прямо охнула, как тебя увидела. Ну, вставай же!
А мне подумалось, что неведомая тетушка охала вовсе не по поводу моего сходства с Ольсой, скорее уж Лорель Дарринг она вспоминала в тот момент.
Пришлось встать. Откинув сиреневое тяжелое одеяло, я вылезла из-под него в холодный свежий воздух, зябко вздрагивая. И пока я умывалась, поливая себе из принесенного изящного сиреневого кувшина, пока вода лилась и плескалась в золоченом тазу, Ольса продолжала болтать за моей спиной — что-то о своей тетушке, которая уже стала совсем старухой, а замуж не выходит, только и знает, что ездить верхом и махать мечом, как мужчина. А потом вдруг прохладные тонкие пальцы легли на мое обнаженное плечо, и Ольса развернула меня к зеркалу.
— Посмотри, правда, мы как сестры?
Я вздохнула. Мне не хотелось с ней соглашаться — и особенно в этом, — но она была права. Сходство было самым общим, но оно было, в его существовании трудно было усомниться. То же узкое тонкое лицо, то же тонкий нос, бледные губы, те же самые глаза, большие и прозрачно-серые. Разными были только волосы. Но Ольса вся светилась оживлением, а я выглядела маленькой и обиженной и казалась ее младшей сестренкой. Может быть, из-за роста, ведь я едва доставала ей до плеча? Интересно, почему она не носит зеленое, ведь это ее геральдический цвет? И вчера, и сегодня она была в белом.
Я сгребла в охапку свои вещи, накиданные на кресло, бросила их на еще не заправленную кровать и запрыгала на холодном полу, натягивая брюки. Потом села на кровать, вытащила из-под скомканного плаща свою безрукавку.
— Почему бы тебе ни надеть платье? — сказала Ольса, присаживаясь рядом со мной. Я высунула растрепанную голову в вырез, — Тебе нет нужды носить оружие сейчас, — продолжала Ольса, — твоя война осталась за триста лиг. Ты прелестно выглядела бы в платье.
Я только скривилась в ответ. Одернула тунику, натянула сапоги. Взялась за гребень. Единственное мое достояние было перепутано со сна и расчесываться не желало. Пока я сражалась с волосами, Ольса продолжала болтать, играя кистями серебряного пояса, стягивающего ее тонкую талию. Высокий ее, резковатый голосок метался в комнате, заставляя меня думать о предстоящей головной боли.
— Марл, мой старший брат, нашел себе подружку среди крестьянских девок, — говорила Ольса, освещенная желтым осенним солнцем, — Ну, конечно, никто ему ничего запретить не может, гуляй, с кем хочешь, но зачем же жениться? А он решил жениться, представляешь? Мешать кровь Эресундов с кровью простолюдинов, плодить ублюдков, которым не будет места не в одной из крепостей. Отец ему так и сказал, а Марл начал кричать, что он и так не наследует ничего в крепости. В общем, они с отцом рассорились и теперь почти не разговаривают…. А ведь Марла, идиота этакого, любит Мила, Алая властительница из крепости Сойки. Марл раньше даже ездил к ней, а как встретил эту распутницу, так и думать забыл.
Я медленно заплетала косу, пальцы привычно двигались, перекидывая длинные пряди, а мысли мои блуждали где-то далеко-далеко. Но история старшего брата Ольсы неожиданно заинтересовала меня.
Ах, двадцать семь крепостей Птичьей обороны жили совсем не так, как весь остальной мир. Все знают, что власть в Птичьих крепостях наследуется по женской линии, так испокон веков было и казалось естественным. Но впервые я подумала о том, что мужчину — мужчину, видящего примеры соседних князей и южных лордов, — может задевать возвышение женщин. Как Марлу должно быть обидно это — то, что он, происхождением равный князьям, в родной крепости не наследует даже лошади, даже пыли из-под ее копыт. Как ему должно быть обидно, что его отец, такой же сын благородной семьи, властвующей над крепостью Орла, тоже ничего не унаследовал в родной крепости и в крепости умершей жены тоже ни на что не имел права. Как близко они — крепости Птичьей обороны и северные княжества, как часто властительницы выходят замуж за удельных князей — и как же получаются такие браки? Ведь не она пойдет вслед за мужем, а ему придется запереть себя в жениной крепости, зная, что в случае новой войны с демонами из-за гор она, а не он, встанет во главе обороны. Как мужчины этого мужского мира соглашаются ставить себя в такое положение? И как вообще это случилось, почему Птичья оборона, охрана северных рубежей человечества (это сейчас здесь тихо, а ведь были здесь страшные войны — не чета нашим мелким южным стычкам), оказалась женским делом? Что это — пережиток древних эпох? Ведь Птичьей обороне уж не одна тысяча лет, а я читала как-то, что было время, когда женщины властвовали над миром. Видно, воспитание тогда было другое, потому что, глядя на Ольсу, не верится, что она могла бы властвовать над чем-то или даже встать во главе крепости, случись вдруг новое нападение нильфов.
— И что же, он теперь женится? — спросила я.
— Да я не знаю, только вряд ли, ведь его отец из крепости выгонит, это же как пить дать… Должен же Марл понимать, что ему выгодно, а что нет. Вообще-то он…
— Откуда сирень в это время года?
Ольса запнулась.
— Из оранжереи…. А знаешь, последний год вообще какой-то неудачный. Тут и эта история с Марлом. Все так и тянется, он с отцом не разговаривает, на меня огрызается, как дитя малое, ей-богу. И главное, Мила такая красавица, а та — крестьянка и есть крестьянка. Опоила она его чем-то, что ли? — задумчиво прибавила Ольса, — Говорят, есть такие настои, если выпьешь, влюбишься без памяти, или, например, разлюбишь, так, что противно даже смотреть на него будет. Может, его чем наоборот напоить, как ты
