Болезнь
Утро встретило меня монотонным шуршанием дождя и мутным серым небом, а так же страшной головной болью и скверным самочувствием. В горле, как будто кактус застрял, а нос категорически отказывался дышать. Впрочем, этого следовало ожидать — ноябрь не самый лучший месяц для купания в реке. Всё, произошедшее вчера, вспоминалось, как в тумане, словно накануне я был мертвецки пьян. Бред какой-то!
Меня бил озноб и не хотелось даже шевелиться, настолько болело всё тело! Острая жалость к себе накрыла меня горячей волной. Ну, вот дождался! Один одинёшенек, как перст, совершенно больной и разбитый. Вспомнилась банальность о стакане, который некому подать. Болеть в одиночестве — это ужасно! Я глубоко вздохнул и сразу же закашлялся. Зачем я вчера прогнал Надюху?! Вот теперь меня мучило позднее раскаянье.
Дверь в спальню открылась и на пороге возникла она, Надька! Жаль, что я не Пушкин, а то выдал бы что-нибудь типа: 'я помню чудное мгновенье — передо мной явилась ты'! Всё-таки женщины — это чудо! Как она почувствовала, что мне плохо? Не зря же говорят, что у этих загадочных созданий интуиция хорошо развита, не то, что у нас — мужиков. Вернулась! И это, не смотря на то, что я её вчера сильно обидел — я расчувствовался почти до слёз.
— Привет, — просипел я, — ты вернулась?
— Я забыла вчера оставить тебе ключ, — сухо ответила она, — вернулась, а ты тут совершенно больной. Когда ты успел? Вас, мужиков, ни на минуту нельзя оставлять одних. Ну, как дети малые!
Смешно, как будто на это надо много времени. Ноябрь, грипп, вода в реке холодная…
В комнате повисло напряжённое молчание. Никто не знал, что говорить. Наконец, Надежда сказала:
— Ладно, будем тебя лечить, куда денешься. Только ты не сопротивляйся, а то я на тебя злая, могу и огреть чем-нибудь!
Она взяла градусник, встряхнула и засунула мне подмышку. Я безропотно повиновался. Оставаться в гордом одиночестве наедине с заложенным носом, больным горлом и изматывающим ознобом, не хотелось.
— Слушай, я не поняла, почему там, в ванной, валяется твоя одежда вся мокрая? Где можно было так промокнуть? Ты, что, купался в одежде?
На этот вопрос я решил не отвечать. Да что тут можно умное соврать? В Белька она точно не поверит, да я и сам сегодня уже в это не верю. Надежда не стала зацикливаться на деталях и настойчиво продолжила свою нравоучительную беседу.
— Это тебя Бог наказал за то, как ты со мной поступил! — Уверенно произнесла она, нисколько не сомневаясь в своей правоте. Вытащив градусник, она даже присвистнула. — Почти сорок! Надо вызывать врача. Как только тебя угораздило? Вчера ещё был вполне здоров.
— На это много ума не надо, — заискивающе прошептал я.
Чтож, возможно она и права, но ведь свой грех я искупил спасением утопающего…
— Так, я сейчас звоню в скорую! — Заявила она твёрдо.
— Не надо мне тут врачей! Я им не доверяю. Знаешь, — захотелось мне поделиться с ней вчерашним происшествием, — я вчера познакомился с одним психом…
Она усмехнулась и ответила:
— А чего ты удивляешься, подобное тянется к подобному.
Желание исповедоваться сразу пропало. Как ни крути, мы с ней слишком уж разные. Понять друг друга нам трудно. А. если уж совсем честно, то вообще невозможно. Мы с ней, как будто из разных вселенных. Я закрыл глаза и откинулся на подушку. Слушал, как она хозяйничает на кухне и на душе стало спокойно и тепло. Незаметно навалился тяжёлый больной сон…
— Так, — голос Надюхи разорвал липкие щупальца сна, — иди есть.
— Не хочу. Лучше дай мне сигарету.
Надька мгновенно превратилась в фурию, сощурила глаза и заявила:
— Обойдёшься без курева. Можно немного потерпеть.
Ну, вот, начинается старая история. С неслышным миру стоном я выбрался из-под одеяла и поплёлся на кухню. Я благодарен ей за то, что не оставила меня тут одного подыхать, но никому не позволю лишать меня этих маленьких радостей жизни, к которым я уже привык. Какой смысл в этой жизни, если не потакать иногда своим слабостям?
Затянулся глубоко и сразу же последовал приступ кашля. Дым был сладковатым и противным, как будто вместо табака я курил горелые тряпки. Не получается. Вот зараза, даже этого малого удовольствия я лишён!
— Что, не идёт? Совсем никак? — Спросила Надежда ехидно. — Вы, мужики, как маленькие дети, всё назло, всё поперёк. Я же знаю, что говорю!
Она поставила передо мной тарелку с горячим супом и приказала:
— Ешь!
Безропотно я хлебал безвкусную, из-за температуры, еду и пытался вспомнить вчерашнее происшествие. Теперь всё казалось безумно глупым и нелепым. Инопланетянин, надо же такое придумать! Только вот одно меня мучает: куда он, всё-таки, пропал? Взгляд упал на, свесившуюся с ложки, вермишелину.
— Червяк, — задумчиво произнёс я, — глист!
Надька вспыхнула. Я давно заметил, что критиковать её кулинарные способности нельзя, никак нельзя — опасно для жизни. Но, учитывая то, что я болен, она ограничилась лишь коротким замечанием:
— Сам ты червяк, глист неблагодарный! Я стараюсь, стараюсь, а ты постоянно чем-то недоволен!
— Надь, а вот мне интересно, глисты бывают благодарными? Не обижайся, наверное, это было вкусно, но у меня сейчас все чувства притуплены, ничего не могу разобрать.
Её раздирали на части противоречивые чувства: с одной стороны я упорно напрашивался на скандал, но с другой — я ведь больной, у меня температура под сорок, можно и простить. Вздохнув обречённо, она пробормотала себе под нос, но так, чтобы я слышал:
— Не везёт мне с мужиками, один другого хуже.
Потом Надюха уложила меня в постель, натёрла уксусом так, что в глазах защипало и, укутав в одеяло, как маленького ребёнка, строго сказала:
— Я сейчас по магазинам, надо купить мёд, молоко, малину, калину…
— Калину не надо, — жалобно прошептал я голосом раненного бойца, — она мочой воняет. Я её не могу ни есть, ни пить!
— У тебя нос заложен, так что ничего не почувствуешь, — обнадёжила она меня. А лечить тебя надо. Сдохнешь тут у себя в норе и завоняешься.
— Не, ты не позволишь мне завоняться, правда? — Спросил я жалобно.
— Ты, по-моему, забыл, что вчера послал меня и не просто послал, а точно указал, в каком направлении мне идти, — напомнила она ехидно.
— А ты, оказывается, злопамятная! — Я обиделся.
— Нет, просто я очень исполнительная, — она хихикнула глупо, — мне сказали 'Иди на…', вот я и иду, куда сказали.
Вот уж точно 'язык мой — враг мой'! Вот так ляпнешь с дуру, а потом тебе это будут вспоминать до гробовой доски!
— А ты себе хотя бы рыбок аквариумных завёл — хоть кто-то живой в квартире будет, кроме тебя. Нельзя жить так, как ты живёшь!
— Ты думаешь, что, если я подохну, то рыбки смогут выбраться из аквариума и устроят мне пышные похороны? — Спросил я ядовито. — Не, не люблю я эту безмозглую живность.
Надька посмотрела на меня оценивающе, как на залежалый товар и сделала свой вывод, конечно же, не в мою пользу:
