прикрепленным… скрепленным… застегнутым выше колена эластической подвязкой. Вот она…»
Следовал рисунок дамской ноги au naturel и выписка из газеты:
«Зубная паста, придающая зубам ослепительно белый цвет, укрепляющая десны, освежающая дыхание и оставляющая во рту приятный вкус. Нет более испорченных зубов! — Маг‹азин› Иванова, № 7». «Перчатки — 2 руб., ботинки — 7 руб.».
А Наталья Семеновна?
Я, признаюсь, приступал к ее роману с некоторым предубеждением. Романы почти всех наших дам и девиц, даже специально занимающихся этим делом, откровенно сказать, никуда не годятся; а о такой неопытной писательнице, конечно, и говорить нечего. Я ожидал увидеть молодого человека (если герой положительный), просто, но чисто одетого, в вычищенных сапогах, в галстуке, с полным комплектом симметричных запонок, с ногтями, носящими следы щетки (не сапожной, самой собою), и прочее, — или растрепанного парня (если герой отрицательный) с запонками несимметричными, а чего доброго, и вовсе без запонок, без галстука. Но, к величайшему моему огорчению, в книжке даже и этого не было.
«Рубах — 4, кальсон — 2 п‹ары›, юбок — 2, фуфайка — 1, чулок — 4 п‹ары› (стирка 26-го сентября). Роман… Что такое 'герой'?…»
Этими словами заканчивалась страница, а дальше следовали снова юбки и простыни.
Меня начала разбирать досада: где же, в самом деле, герой? Неужто он так и погиб среди кальсон, юбок и прочего?
В жизни это бывает: юбки, как известно, жесточайшие враги «героев»…
Свидание, как и следовало ожидать, вышло неудачно.
— Что, — спросил Вольдемар, как только она вошла в назначенный час в беседку, — написали?
— А вы написали?
— Нет, — солгал он.
— Ну и я нет.
— Почему же вы не написали?
— А вы почему?
Вольдемар еще накануне обдумал ответ на этот вопрос и потому начал как по писаному:
— Видите ли… Я на своем веку видел одну только девушку, которая годится в идеальные героини… Я не признаю других: женщина, по-моему, или идеал, или ничто… А моя жизнь (минорно), Наталья Семеновна, была так прозаична, так безотрадна, что я мог бы взяться только за идеальную героиню: мне слишком надоели пошлость и ничтожество… Такая девушка… такая девушка — вы… Но согласитесь, нужно много дерзости, чтобы такою неумелою рукою…
— Ах, полноте! — остановила Наталья Семеновна взволнованным голосом.
— Извините, вы, кажется, не так меня поняли… Я хотел сказать: чтобы такою неумелою рукою… изображать, рисовать, описывать…
Откуда и «язык любви» взялся! Довольный своим красноречием, Вольдемар покосился, охорашиваясь, на кончики усов, а Наталья Семеновна смущенно пролепетала:
— Я понимаю… Вы говорите о героине положительной…
Она спряталась за «героиню», как бы боясь признания, которое каждую минуту в окончательной форме готово было соскочить с языка Вольдемара, а может быть, и не боясь, а просто подзадоривая его. Но мне кажется более вероятным первое предположение; ведь для нее важно не признание — оно, в сущности, уже сделано, — а «загадка».
Но, потерпевши однажды fiasco с руками, он, по-видимому, счел за лучшее выжидать и предоставил
— О чем вы задумались? — дрожащим грудным голосом прервала она долгое и упорное молчание.
— Ах, Наталья Семеновна! — очнулся Вольдемар. — Мои мысли… — Он снял цилиндр, посмотрел в сторону и трагически, но так, чтобы не испортить прически, провел рукою по лбу, причем показал прекрасное золотое кольцо. — Мои мысли… Не спрашивайте об них!..
Она подалась вперед и ожидала. Когда Вольдемар замолчал, она не могла произнести ни одной поощрительной фразы, ни одного звука. Теперь он должен высказаться. Какая тайна гнетет его душу? Что с ним? Нужна ли ему ее поддержка, или же страдания его общего свойства, такие же, как и ее собственные, только в высшей степени развития, и она должна относиться к нему, как школьник к учителю? В последнем случае он еще более обязан высказать
Вольдемар встретил ее тревожный, выжидательный взгляд и отвернулся. Вдруг он покраснел как рак и пробормотал:
— Черт возьми…
В глубине аллеи его прекрасные глаза заметили медленно приближавшуюся Зизи…
— Что вы сказали? — спросила Наталья Семеновна.
— Я… право, ничего!
— Говорите! Я хочу, я требую, слышите?…
Но Вольдемар уже выскочил из беседки и нырнул в кусты.
Час от часу не легче! Наталья Семеновна думала-думала и наконец пошла домой, с бодрою решимостью уяснить себе всё это во что бы то ни стало. В тот же вечер она принялась за «героя», которого я отыскал-таки в дневнике:
