Евгений Нилыч, вышедший на улицу без шапки, машинально продолжал путь дальше и незаметно очутился за чертой города, на обсаженной липами дороге в соседнее село.
Эх, старый! разволновался, как какой-нибудь молодой человек! Если хорошенько взвесить, то еще бабушка надвое сказала, кто имеет больше шансов: он ли или этот Псевдонимов, Псевдомонов тож… Да! Может же у человека так голова закружиться! А ведь в сущности никакого соперника и нет! Завтра уберут этого самого Псевдонимова или Псевдомонова — и конец! Что выгадал?… Тогда можно будет полегоньку да помаленьку… Ах, если б только убрали! Сумеют ли?…
— Кто идет?
Евгений Нилыч остановился и с удивлением оглянулся кругом. К нему из-за дерева вышел рослый джентльмен в куртке, неуклюжих штанах, блестевших при луне кожаной обшивкой по-кавалерийски, и с нагайкою через плечо. Новый такой же джентльмен вышел из-за другого дерева, и, наконец, из канавы, отделявшей дорогу от поля, показался молодой сухопарый брюнет небольшого роста, с усиками, в полуофицерской шинели. Это был становой с рассыльными. Урядников в то время еще не было.
— Евгений Нилыч!
— Василий Евлампьич!
— Что вы здесь делаете?
— Я, знаете, вышел прогуляться… Погода благоприятная — я и тово… А вы?
— Я тоже, в некотором роде…
— Ну, батенька! Нашли кому зубы заговаривать! — перебил Евгений Нилыч. — Засели! Да какой, с позволения сказать, дурак к вам в лапы сюда забредет! А хотите я вам его найду? — предложил он вдруг в порыве внезапного вдохновения. — На что идет?
— Назначьте, — недоверчиво улыбнулся Василий Евлампьич.
— Дюжину шампанского?
— Много-с! Шесть.
— Ну, идет!.. Нет, батенька! — прибавил он, меняя голос. — Я вам сам дюжину поставлю! И отыщу, и поставлю. Вы только не выпустите!
И он взял Василия Евлампьича под руку и быстро зашагал по дороге. Рассыльные последовали за ними в некотором отдалении. В стороне послышался осторожный стук кованой телеги и двигался в том же направлении.
— Да мы прекрасно и поехать можем, — сказал Евгений Нилыч.
— Ехать так ехать! — согласился Василий Евлампьич. — Уж вы командуйте… Как лоцман, в некотором смысле… Но что ж это вы без шапки?
— Да так; откровенно вам сказать — жарко…
Они кликнули лошадей, разместились с комфортом сельдей в бочонке и крупной рысью поехали в Дубовки.
— Вот здесь мы снова пешком пойдем, — скомандовал Евгений Нилыч, саженей двадцать не доезжая до околицы. — Впрочем, вы лучше тут подождите; я прежде один схожу.
В селе было всё тихо и спокойно, как в Уфимской губернии, пока ее не замутили газеты, только мягкое кваканье доносилось с пруда, как отдаленные раскаты барабана, да перекликались петухи, бодрствуя над людским сном и оберегая его от адских шалостей. Мужички наслаждались тем сладким отдыхом, который доступен только людям, совершившим большой моцион, почти не знающим мук ревности (в особенности если не имеется «постояльцев лихих») и не занимающимся политикой и биржевой игрой. Впрочем, не будем им завидовать: они, может быть, плохо поужинали. Евгений Нилыч подошел к поповой избе, рельефно выделявшейся своими белыми стенами на темном фоне сада, и остановился у ворот: они были заперты висячим замком. Две дворняжки бросились на него с громким лаем; соседние собаки присоединили сочувственные голоса, и скоро вся окрестность наполнилась тревожной музыкой. Сторож, дремавший у церкви, проснулся и заколотил в доску. Евгений Нилыч повернул к нему. Седой, тщедушный старичок, в нахлобученной на уши бараньей шапке и в рваном зипуне, встретил его робкими, недоумевающими глазами.
— Здоров, старый!
— Дай Боже здоровья!
— Ты где живешь?
— Як.
— Ты не у попа живешь? — поправился он.
— Нит…
— И не был у попа?
— Як же? Цiлий день був, садок розчищав.
— Не хочешь ли горилки выпить? а? Вот тебе гривенник.
— Спасiбi! — как-то сконфуженно поблагодарил тот и нерешительно взял монету.
Евгений Нилыч присел на камень и начал собирать сведения.
У попа была какая-то панна да ушла — домой, должно быть. А панича никакого не было. Нет, не было. На кухне знали бы. Панна несколько раз приходила, но сидела недолго. Всё на хутор бегала. Придет,
