постель, продолжая размышлять.
Иностранных туристов в отеле много, и проверку денег «они» устроить не посмеют. В конце концов у него на самый крайний случай есть еще одно средство защиты — требование к посольству ФРГ оградить его от оскорбительных действий местных властей. Посольство снесется с Бонном, а там знают, кто он и с какой миссией отправился в Москву, и, конечно же, сделают все, чтобы его выручить… Гернгросс несколько успокоился.
Вскоре пришел врач. Гернгросс повторил ему свой рассказ о болезни и попросил несколько порошков снотворного.
— Самое главное — хоть немного заснуть: приступы, как правило, проходят во сне.
— Я хотел бы послушать вас, — сказал врач.
Гернгросс рассмеялся.
— Непременно хотите соблюсти формальности? Так, как я сам знаю свою болезнь, ее никто не знает. Но если знаменитый советский бюрократизм проник и в медицину и вы против него бессильны, пожалуйста, слушайте… — Гернгросс привстал и снял рубашку…
До ночи все было спокойно. Он лежал, принимал лекарства, его вкусно кормили. Рая принесла книги. Вечером она предупредила его, что уходит домой, и объяснила, кому надо звонить, если ему станет хуже. Потом заходил директор отеля. Интересовался, все ли для него сделано, что требовалось.
— Все, господин директор, — улыбнулся Гернгросс. — Даже больше того. Должен сказать, что внимательности обслуживания у вашего отеля могли бы поучиться многие отели Европы.
— Что вы! В нашей работе еще очень много недостатков, — скромно заметил директор и, пожелав Гернгроссу спокойной ночи, ушел.
«В самом деле, все они работают хорошо, — подумал Гернгросс. — Так обслуживают приезжих в Европе отели победнее, хозяева которых стремятся восполнить отсутствие роскоши не требующей расходов назойливой заботливостью. Но там к этому их толкают конкуренция, страх потерять клиентуру. А что же толкает этих?..» Думая об этом, Гернгросс заснул и спал, как всегда, крепко.
Ничего тревожного не случилось и на следующий день, который Гернгросс тоже провел в постели. Рая старательно выполняла его просьбы: обменяла ему валюту, отправила телеграмму жене, принесла газеты. Снова приходил врач, он предложил позвать на консультацию известного советского невропатолога. Гернгросс отказался.
— Зачем? Я вижу, что приступ идет на убыль, — сказал он.
Да, приступ должен длиться еще только два дня. В субботу Гернгросс должен встать с постели, но из отеля он не будет выходить. А в воскресенье совершит небольшую прогулку, главная цель которой — посмотреть, нет ли за ним слежки. В понедельник — дело…
Бывший адъютант Мюллера Биркнер жил в Москве уже тринадцатый год. Никто из знавших Яна Плуциса и подумать не мог, что этот всегда спокойный, умелый и добропорядочный инженер является опаснейшим иностранным разведчиком. Единственная его особенность — по-русски он говорил с легким акцентом — объяснялась весьма просто: все латыши так говорят. В свое время еще в «Сатурне» Рудин заметил, что Биркнер по-немецки говорит так, как говорят русские, которые отлично знают этот язык, но все же не могут вытравить акцент. И Рудин тогда не ошибался: дело в том, что мать у Биркнера была русская, а отец — немец. Именно это плюс знание русского языка предрешило то, что он был избран для роли агента, которого гестапо, как козырную карту, впрок забрасывало в Москву. Тринадцать лет карта была вне игры. Тринадцать лет подряд инженер Плуцис ежегодно двадцать четвертого июня являлся на условное место — к входу в камеру хранения ручного багажа Казанского вокзала и в течение часа ждал посланца от Мюллера. Но тот не приходил, и Ян Плуцис возвращался в ту свою новую жизнь, чтобы терпеливо ждать следующее двадцать четвертое июня.
Документы его не вызывали никакого сомнения, тем более что он и не лез туда, где их строго проверяли. Имея диплом об окончании в Риге еще в буржуазное время технического училища, он устроился техником-бригадиром по бетонным работам в строительный трест. Он просился сначала рабочим, но начальник отдела кадров, увидев рижский диплом, сам настоял — бригадиром. Бетонное дело Плуцис знал, так как в Германии учился в военно-техническом училище, выпускавшем младших офицеров для инженерных войск ТОДТа. Так что работал он не только старательно, но и лучше многих. О его рационализаторском предложении по перевозке жидкого бетона в свое время даже писали в какой-то газете.
В 1948 году Плуцис получил комнату в новом доме. В это же время он поступил на вечерний факультет инженерно-строительного института и в 1953 году получил диплом инженера.
В коллективах, где приходилось ему работать, его неизменно уважали и даже любили. Когда он переезжал в новый дом, в общежитии ему устроили трогательные коллективные проводы. Всегда спокойный, он ни на кого не повышал голоса и умел утихомирить любого крикуна. Он был непреклонно честен, в отличие от иных не допускал никаких махинаций с подсчетом выполненных работ, а будучи хорошим организатором, добивался того, что работающие с ним люди без всяких махинаций зарабатывали лучше других. Однажды с ним заговорили о вступлении в партию. Он категорически отказался, сказал, что считает себя еще недостойным этой высокой чести.
Строительные коллективы часто перекомплектовываются, и обычно хорошо сработавшиеся люди старались остаться вместе. Плуцис, наоборот, всегда охотно шел на предложения перебросить его в другой коллектив. И, надо отдать ему должное, свою жизнь с двойным дном он проводил мастерски. Самим собой он становился только поздно ночью, когда дома приникал ухом к динамику радиоприемника и на коротких волнах слушал радиопередачи из ФРГ или «Голоса Америки» на немецком языке. Слушая эти передачи, особенно в последние годы, он переживал двойственное чувство радости и тревоги — он видел, что все идет именно так, как говорили ему еще во время войны: США все более открыто шли на контакт с западными немцами в борьбе против коммунизма. Ему казалось, что уже давно настала пора активизироваться и ему, а связной не являлся, и иногда у него возникала мысль: не забыли ли его? Последние три года, идя на июньскую встречу, он каждый раз загадывал: если сегодня связной не придет — значит, все пошло прахом. Но он абсолютно не знал, что ему тогда делать, и поэтому, возвращаясь с явки, говорил себе: «Ничего, подожду еще годик…»
…Спустившись в бюро обслуживания отеля, выздоровевший Гернгросс заявил, что прерывает свою туристскую поездку и на юг не поедет. Завтра он последний день проведет в Москве, а на послезавтра ему нужен билет до Стокгольма на самолет шведской авиакомпании «САС».
Отдав эти распоряжения, Гернгросс отправился погулять. Это была типичная прогулка туриста по Москве. В руках у него был план города, в который он то и дело заглядывал. Шел он медленно, останавливался у витрин магазинов, стоял перед памятниками, отдыхал на скамейках в тени, бульваров. Но все это время он занят был только одним: ему надо было выяснить, есть ли за ним слежка. И чем дальше он бродил по городу, тем становился спокойнее. Ведь он-то знал, как заставить наблюдателей обнаружить себя… Нет, никто не следит, все в порядке.
Но слежка была организована так, что даже матерый Гернгросс не мог ее обнаружить. За всю его прогулку не было такой секунды, чтобы он оказался вне наблюдения. И к тому моменту, когда он вернулся в отель пообедать, у генерала Маркова на столе уже лежал маршрут прогулки туриста. Вскоре над этой картой склонились Марков и его сотрудники.
— Значит, прогулка была без контактов? — спросил еще раз Марков.
— Да. Если не считать того момента, когда он сидел на скамейке возле памятника Пушкину и к нему подбежал малыш.
— У малыша в руках не было ничего?
— Лопаточка для песка.
— Он лопатку у малыша не брал?
— Нет.
— Все же я хочу посмотреть кинопленку.
— Она будет готова через полчаса.
— Так… — говорил Марков, точно продолжая размышлять сам с собой. — Следовательно, цель
