придерживается исторического источника.
Изгнав Ярополковых посадников из Новгорода, Владимир вступает в войну с полоцким князем Рогволдом. Согласно летописи война началась после неудачного сватовства Владимира к Рогнеде, ответившей князю: 'Не хочу розути робичича, но Яроцолка хочю'.[58] В древнейшем рассказе, содержащемся в Лаврентьевской летописи, это произошло до конфликта с Ярополком, когда Владимир был еще отроком, По Ипатьевской же летописи, разгром Полоцка отнесен к 980 г. и непосредственно предшествует убийству Ярополка. Вельтман использует обе версии: сватовство Владимира происходит до его бегства 'за море', война с Полоцком ведется уже наемными варяжскими дружинами.
Вельтман выступает как историк: он осмысливает текст 'Повести временных лет' и заменяет живописные сцены личного столкновения Владимира и Рогнеды описанием политического противоборства Новгорода и Полоцка. Одновременно он достигает и другой цели, исключив из повествования зверства Владимира по отношению, к княжне и ее родным, «очистив» эту страницу биографии великого князя.
Для того чтобы понять кульминацию романа, когда развивавшиеся до сих пор параллельно линии Владимира и Светославича пересекаются, княжеская власть и нечистая сила соединяются в одно, необходимо увидеть, как описывает войну Владимира с Ярополком наш единственный источник о событиях тех лет.
'И пришел Владимир в Киев с большим войском, — говорит 'Повесть временных лет', — а Ярополк не смог выйти ему навстречу и затворился в Киеве со своими людьми и с Блудом. И стоял Владимир, окопавшися, на Дорогожиче — между Дорогожичем и Каиичем, и существует ров тот и поныне. Владимир же послал к Блуду — воеводе Ярополка — с лживыми словами: 'Будь мне другом! Если убью брата моего, то буду почитать тебя, как отца и честь большую получишь от меня; не я ведь начал убивать братьев, но он. Я же, убоявшись этого, выступил против него'. И сказал Блуд послам Владимировым: 'Буду с тобой в любви и в дружбе'…
Так вот я Блуд предал князя своего, приняв от него многую честь; потому и виновен он в крови той. Засел Блуд в осаду вместе с, Ярополком, а сам, обманывая его, часто посылал к Владимиру с призывами итти приступом на город, замышляя в это время убить Ярополка, так как, опасаясь горожан, просто его убить он не мог. Сам же Блуд не мог никак погубить его и придумал хитрость, подговаривая Ярополка не выходить из города на битву. Сказал Блуд Ярополку: 'Киевляне посылают к Владимиру, говоря ему: 'Приступай к городу, предадим-де тебе Ярополка. Беги же из города'. И послушался его Ярополк, выбежал из Киева и затворился в городе Родне в устье реки Роси, а Владимир вошел в Киев и осадил Ярополка в Родне.
И был в Родне жестокий голод, так что ходит поговорка и до наших дней: 'Беда как в Родне'. И сказал Блуд Ярополку: 'Видишь, сколько воинов у брата, твоего. Нам их не победить. Заключай мир с братом своим'. Так говорил он, обманывая его. И сказал Ярополк: 'Пусть так!' И послал Блуд к Владимиру со словами: 'Сбылась-де мысль твоя, приведуще к тебе, Ярополка: приготовься убить его'. Владимир же, услышав это, вошел в отчий двор теремной… и сел там с воинами и с дружиной своею. И говорил Блуд Ярополку: 'Пойди к брату своему и скажи ему: 'Что ты мне ни дашь, то я и приму',
Ярополк пошел, а Варяжко говорит ему: 'Не ходи, князь, убьют тебя; беги к печенегам и приведешь воинов'. И не послушал его Ярополк. И пришел ко Владимиру; когда же входил в двери, два варяга подняли его мечами под пазуху. Блуд же затворил двери и не дал войти за ним своим. И так убит был Ярополк. Варяжко же, увидев, что Ярополк убит, бежал со двора к печенегам и часто воевал с ними впоследствии против Владимира'.
Воевода Блуд превращен Вельтманом в киевского первосвященника Блотада и Гуде[59] Грима. Владимир подменен 'вражьим, питомцем' Светославичем. Но даже кикимору, лишенную нечистой силой дара сочувствия людям, не обвиняет Вельтман в замышлении Яродолкова убийства — эту мысль нашептывает Светославичу Грим и поддерживают в нем случайные обстоятельства, неосторожные слова Рогнеды. Все использовано для того, чтобы отвести страшное обвинение в братоубийстве от Владимира — но в то же время основой рассказа остаются исторические факты. Вельтман не «создает» историко-художественную реальность, как поступали исторические романисты и до и после него, а решает сложнейшую задачу трансформации исторических реалий в духе романтизма.
Немалые трудности доставил Вельтману образ гречанки Марии, соответствующей исторической жене Ярополка, добытой Святославом из монастыря в Болгарии и подаренной старшему сыну, а после его смерти доставшейся Владимиру. Много проще было бы, по примеру Вальтере Скотта, просто создать женский романтический персонаж. Но Вельтман идет на чрезвычайные усилия, чтобы романтизировать
Легенда о Царь-девице, основанная на одноименном сказочном цикле, не только украшает повествование о Владимире, но и связывает его с рассказом об антагонисте — Светославиче, вражьем питомце, — целиком построенном на другой реальности — реальности народного <и>знаиия. И здесь замысловатая фантазия Вельтмана основывается на конкретных источниках, глубоком, вдумчивом изучении предмета.
Сказочные сюжеты «Светославича» не компиляция фольклорных материалов, а своеобразная реконструкция древней мифологии. 'Нечистая сила' в романе справедливо рассматривается как пережиток в народном сознании дохристианских, языческих верований. Эта позиция ясно выражена уже в самом начале повествования. В образе «нечистых» языческие боги во главе с Перуном покорили все пространство от Теплого (Черного) до Мразного (Северного) моря, от 'моря Венедицкого' (Балтийского, от славян — венедов) до Уральских гор. Дальнейшее повествование об «изгнании» нечистой силы с Киевского холма полностью основано на приведенной в 'Повести временных лет' легенде о крещении Руси апостолом Андреем Первозванным, поднявшимся вверх по Днепру и далее до Новгорода, а затем обошедшего вокруг Европы до Рима и Синапа.
Замечательно наблюдение Вельтмана о сходстве, почти тождественности «громовых» богов разных народов: Перуна, Тора и Бел-бога, родившихся в железный век расселения воинственных племен, военной демократии, зарождения варварских государств, возвысившихся вместе с княжескими боевыми дружинами. Это наблюдение основано не на догадке, а на: результатах того изучения 'мифологии славянских народов', о котором А. Ф. Вельтман неоднократно упоминал в сочинениях 1834 и 1835 гг..[60]
При ретроспективном взгляде на фоне таких титанов 'мифологической школы', как Ф. И. Буслаев, И. И. Срезневский, А. С. Афанасьев, А. А. Потебня и другие, размышления и выводы Вельтмана теряются; тускнеют.
Но, вернувшись к 1834 г., году работы над «Светославичем», мы обнаружим, что 'Немецкая мифология' признанного основоположника 'мифологической школы' Якоба Гримма[61] еще только готовилась к печати! В этом году молодой Буслаев узнал на лекции М. П. Погодина, только что вернувшегося в Московский университет из заграничной поездки, что великий чешский славист П. И. Шафарик 'готовит к печати свои Славянские древности,[62] в которых он докажет всему миру, что не немцы, а славяне были старожилами и хозяевами всех тех областей, где потом очутились <…> немцы'. [63]
'Не принадлежа ни к одному из главных господствовавших в московских просвещенных кружках направлений',[64] Вельтман ученый и писатель всегда шел своим путем и не сделался «отцом-основателем» какой-либо школы. Да его интересы и не могли уложиться в рамки одного направления. В самом деле: в 1833 г. вышел его перевод и комментированное издание 'Слова
