онанизмом.'
Живет поселенный народ так бедно, что вызывает слезы. Во всех других местах Сибири есть с кем слово перекинуть и, пожалуй, у своего же брата-поселенца найти на первый случай и пищу, и приют, и сострадание; живут там поселенцы в селениях. В Якутской области совсем не то. Там поселенцев, в видах развития хлебопашества и распространения прочного хозяйства по обычаям оседлых людей, селят между инородцами. Якуты живут разбросанно и больше Скотоводы. Против ссыльных они предубеждены еще сильнее, чем сибиряки русские. Приходящий сюда ссыльный живет, питаясь кислым молоком с тарою (древесного корою) и изредка рыбою; работы себе не находит и, дойдя до места назначения, берет билет, чтобы идти в город на заработок или на золотые прииски. Там он если нажил плисовые шаровары, красную рубаху, кунгурские сапоги и суконный картуз — значит, богат стал. Если перекинул через плечо красную шаль и взял гармонику — значит, весел и счастлив, а если пляшет около кабака — стало быть, денег нет, все пропил. Бежит он отсюда реже, но зато и якутов хозяйству не выучил и еще больше восстановил дикаря против себя и против будущих товарищей, потому что ленив и ничего делать не хочет: двора якуту-хозяину он не почистит, дров не нарубит, за скотом не присмотрит…
Впрочем, в Якутской области есть и богатые поселенцы, и изворотливые люди. Это — переселенные из Туруханского края (с Енисея на Лену) скопцы, человек до 500, поселенные верстах в 15 от Якутска около Олекмы и по реке Алдану. Эти не погибнут, потому что принесли с собою деньги и потому что знают секрет и искусство торгашества. Зато они и бесполезны, и ссылка относительно скопцов, стремясь к одной только цели — наказания, не достигала никакой. Эти зябкие и дряблые, слабодушные и хитрые люди — настолько отчаянные фаталисты, что с твердостью и стойкостью и без ропота покорялись своей участи и не сознавали разницы ни между Аландскими островами и Закавказьем, ни между Туруханским краем и Якутским. Ссылка в Сибирь для них имеет еще тот религиозно-мистический смысл, что Сибирь для них обетованная земля, а Иркутск — Иерусалим, ибо сюда был сослан их живой бог, Кондратий Селиванов. Оттуда, с Иркутской горы, придет он, батюшка живой бог, чтобы соединиться со своими детками. 'Они ждут его всяко времячко, по суду-глаголу небесному, обогреть сердца их внутренние. Пришествие это они вымаливают и выпрашивают на своих радениях, а между тем, в ожидании, наколачивают копейку в Туруханском крае на Енисее извозом, да и на реках Охотского края (Алдане и Мае), куда переселяли их с весны 1860 года, они гроша своего не теряли, но для края ничего не делали. Географическое перемещение могло только еще более ожесточить их против остальных людей. Известно, что они на помощь погибавшим в метелях и снежных пустынях Туруханского края никогда не являлись и тем известны были всем старожилам. Большая часть этих скопцов были из лютеран-чухон, сосланных из Петербургской губернии. Но в том же Туруханском крае, вдоль того же Енисея, двумя селениями (Мирный и Искун) поселены были духоборцы и жили богато. Эти в другом месте могли бы принести большую пользу, как это доказ&вают молокане, поселенные на Амуре.
Вообще ссыльные, судя по природе и по благоприобретенному досужеству, кладут на картину поселенческого быта своеобразные и новые оттенки. Если в Якутской области высылаемые в административном порядке лица, исключенные из духовного звания, сумели сделать из Киренска и Якутска города, известные своими кляузами и ябедами в целой Сибири, и все-таки несут бедственную участь, зато другие кладут на ссылку не менее яркие краски и живут, не бедствуют. Места, где скучили татар, славятся конокрадством; где поселились евреи, там коммерческая суетня и толкотня. В Сибири также думали было превратить евреев в хлебопашцев, но и здесь, как и в Западной России, народ этот сумел разбить всякие надежды и упрямо остался при своих качествах. Из города Каинска евреи успели сделать такой же город, каких неисчислимое множество во всем западном крае России. Каинск сибиряки справедливо прозвали 'еврейским Иерусалимом' (евреи составляют
В Восточной Сибири евреи устраивают такой же кипучий оборотливый городок в Баргузине, и там еврей не линяет и не затеривается. Придет он на каторгу нищ как Иов, бос, голоден и оборван; месяца через три-четыре, при своей юркости, втерся в урочные работники: дровосеки, рудовозы, взял годовой урок, нанял за себя охотников из заводских крестьян, кончил их руками и своею суетнёю этот годовой урок в неделю; сделался по закону на весь год свободным. Смотрят, у еврея уже появился на руках из веков возлюбленный им инструмент-коробочка, на котором он и играет умелыми руками так, что коробочка превращается в коробку, коробка в лавчонку и лавку. Прежний, совсем истрепанный еврей преобразуется уже в торговца, умеющего ублаготворять мылом, табаком, железом, чаем и омулями. Мыло варит сам понемножку, льет свечи, папиросы крутит. На омулях он обсчитал, железо у него ворованное из казны, чай он держит только контрабандный; он и сам пришел сюда 'за тайный ввоз заграничных товаров'. Тем не менее, где зашевелились евреи, там мелочная торговля процветает: еврей делается образцом и примером для неподвижного сибиряка-горожанина, которому есть чему у него поучиться. Для Сибири еврей пригоден и полезен. В Сибири для них — широкое поле вместо того, на котором они живут теперь и где так надоели всем туземцам. Если немало возни с ними в Сибири по поводу участья в перепродаже хищнического золота и в продаже заграничных европейских контрабандных товаров, то, по пословице, 'на то и щука в море, чтобы карась не дремал'. Евреи сплачиваются в ассоциации, чтобы ссылка не могла нарушить единства, и через живую и непрерывную сеть из ловких евреев через города сибирские не обрывалась связь Нерчинска с Вержболовом, Радзивиловым и Лейпцигом, и, например, каинские евреи, принадлежащие к ассоциации 'Нового Иерусалима', не утрачивали симпатий и связей с сотоварищами, живущими в Минске.[78] Впрочем, с евреем в Сибири по делам золотым и чайным и по их тайному ввозу и торговле с успехом соперничают туземные казаки и русские поселенцы. Зато, где бы ни открылась золотая россыпь и ни начались работы на ней — евреи-торговцы не медлят отправиться туда на границу дозволенной законами дистанции с ситцами, плисом, платками, пуговками и иголками, с винами и водкою, чтобы с достоинством и выгодою принять на свое попечение 'желтую пшеничку', или краденый золотой песок. Если попадаются евреи на каторгу, приходят туда за убийство, то злодеи эти бывают настоящие и на каторге остаются непримиримыми.
Относительно перевоспитания еврея в сибиряка замечено, что торговая изворотливость, давая возможность приобретения небольших капиталов и обеспечения доброго быта (который для сибиряков- евреев можно назвать поместным), торговля, требующая ежечасных сношений — значительно пособила евреям обезличить собственную национальность. Евреи в Сибири одеваются по-русски, женщины ни в чем не отличаются от сибирских мещанок; по костюму в среде местного населения они не представляют особенной группы. Только физиономия обособляет их. Старики говорят по-польски и по-русски; поколение, народившееся в Сибири, не знает польского и довольно сильно в русском. Третье поколение забывает и еврейский язык и даже дома со своими непременно говорит по-русски. Прежде, из боязни кнута и всегда из интересов денежных, евреи принимали православие, хотя и уберегали в сердце любовь к Талмуду. Дети неофитов еще носили еврейские имена, но для света имели уже русские. Обычаями отцовской веры таковые охотно пренебрегают и зло подсмеиваются над ними. В четвертом, третьем поколении неофита все следы еврейства совершенно сглаживаются по тому же способу, как и в детях перекрестей-солдат. Меры, принятые законодательством для сибирских евреев, принявших христианство, и состоящие в ослаблении 8 -летнего срока пребывания в цехе слуг до четырех лет, не произвели на евреев, поселившихся в городах, благотворного действия относительно их водворения, но произвели его в том отношении, что евреи
