Барабанушко пробивал, Клюшник двери отпирает Офицер[100] с требой идет, Всех на имя нас зовет4. 'Одевайтесь, ребятенки, В свои серы чапаны! Вы берите сумочки, котомки, Вы сходите сверху вниз Говорите все одну речь'. Что за шутова коляска Показалась в городу? Коней пару запрягают, Подают ее сейчас, — Подают эту коляску Ко парадному крыльцу: Сажают бедного мальчишку К эшафотному столбу. Палач Федька разбежался, Меня за руки берет; Становить меня, мальчишку, У траурного столба. Велят мне, бедному мальчишке, На восход солнца молиться, Со всем миром распроститься. Палач Федька разбежался — Рубашонку разорвал; На машину меня клали, Руки, ноги привязали Сыромятныим ремнем; Берет Федька кнутья в руки, Закричал: 'Брат, берегись!' Он ударил в первый раз — Полились слезы из глаз. Он ударил другой раз — Закричал я: 'Помилуй нас!' — 'Уже некому мальчишку Меня было научить, А теперича мальчишку, Меня поздно научать! Уж и жил я, веселился, Но имел свой капитал; Как и этот капитал Весь я пропил, прогулял (Дальше: 'во неволю жить' и проч.
Или: 'Жил бы, жил бы, веселился, Капиталец свой имел; Капиталец миновался, Во неволю жить попал. 4 В России эта трагическая сцена размалевана иначе:
Свет небесный во сияньи: Барабаны зорю бьют, Барабан зорю пробьет, Вундер двери отворяет: Писарь с требою идет; Он по требованию кличет, Нам к суду идти велят. Взяли сумки, помолились И отправились себе… Нас в карету посадили И с конвоем повезли… (Или: Взяли сумки — подхватили)
И в поход скоро пошли, Торбан, торбан покатился. Что за чудна за карета! Сдивовался весь народ, Что кругом конвой идет. У родных сердца забьются, Слезно плакали об нас, Слезно плакали об нас, Отправляли в Сибирь нас. Здесь и конец — как мы выше сказали — российскому изделию. Сибирские арестанты не задумались над описанием дальнейшей картины и изобразили ее в последнем придатке к песне. По словам сибирских арестантов, песня эта сочинена в конце 40-х годов нынешнего столетия, и основная канва ее приписывается, как сказано нами, разбойнику Гусеву.}
Вот какой песне в наше время удалось попасть во вкус потребителей настолько, что нам привелось заметить несколько сортов ее с обычною фабричного набойкою; основа гнилая и проклеенная, уток линючих цветов и красок, и в Москве, и в Сибири, и в Кавказе, и в Саратове. Песня стала и любимою и распространенною; редкой другой песне доставалась такая счастливая доля, несмотря на то, что за нею нет никаких достоинств, каковыми красятся старинные, настоящие народные песни. В этой пародии на русскую песню нет уже искреннего чувства и поэтических образов, хотя и замечается тонический размер и рифма. Между тем такого склада песням, с
