мне кажется, что лучше всего будет пойти навстречу желаниям моих врагов и удалиться под защиту монашеской скуфьи…
— Что вы говорите, ваше высочество! — пламенно воскликнул Шетарди. — Ведь если вы откажетесь от жизни, то кто же иной имеет право пользоваться ее благами? И почему именно теперь, когда обстоятельства поворачиваются в благоприятную сторону, вы поддаетесь злому духу уныния и отчаяния?
Из-за туч брызнул лунный свет. Золотистые волосы царевны заискрились, лицо и белые, полные руки казались высеченными из мрамора, и только слезинки, бриллиантовой радугой горевшие в уголках глаз, да высоко вздымавшаяся, пышная грудь говорили о жизни, о взволнованной внутренней работе.
— Потому, что я одна, милый маркиз, — грустно ответила она, — а женщина, не имеющая в мужчине твердой опоры, — ничто. Вы, мужчины, можете жить стремлением к цели, отвлеченной идеей, мы же только тогда радуемся достижению, если можем с кем-нибудь разделить его плоды. Я стараюсь жить мечтой… Так иногда туман скрывает от нас угрюмую действительность сурового пейзажа, заставляя видеть в своих волокнистых нагромождениях замки, сады, воздушные образы… Но налетают вихри, и эта суровая действительность начинает казаться еще ужаснее, чем прежде. Мечты красят жизнь, но когда суровое прикосновение действительности срывает их радужные покровы, то настоящее и будущее кажутся еще безотраднее. Я пережила много иллюзий, маркиз…
— Но вы заблуждаетесь, ваше высочество! — с негодованием запротестовал маркиз. — Вы — предмет всеобщего обожания, один ваш вид чарует и привлекает сердца, редкий человек обладает таким, как у вас, даром притягивать к себе!
— Полно, милый маркиз… — грустно начала Елизавета Петровна.
Луна окончательно выплыла из-за облаков и широкой волной света одела царевну. Последняя повернула к мистически сиявшему светилу взор своих скорбных глаз, задумалась, не договорила. Только ее рука с выражением безнадежного отчаяния приподнялась и безвольно опустилась на руку Шетарди.
Посол вздрогнул, словно его коснулась электрическая искра: он ощутил слабое, еле заметное пожатие пальцев Елизаветы Петровны. Он ответил на это пожатие — рука царевны не отдернулась. Тогда, упав на одно колено, Шетарди покрыл эту руку пламенными поцелуями и воскликнул:
— Пусть так! Но зато я, маркиз де ла Шетарди и французский рыцарь, объявляю себя отныне рыцарем прекрасной русской царевны, которую клянусь и обещаю сделать царицей великой России или пасть за нее в бою!
— Царевна… Царица… — словно в забытье прошептала Елизавета Петровна. — Высокий сан… Громкий титул… Но где же женщина? Где же Елизавета, которой так хочется жить, любить и быть любимой?
Посол резко поднял голову, его взор встретился с томным, призывным взглядом царевны. Луна снова скрылась за облаками, но в наступившей тьме еще сильнее, еще властнее чувствовался призыв мятущейся женственности. Шетарди бессознательно все крепче сжимал теплую, вздрагивающую руку. Вот и другая тихой лаской коснулась его рук.
— Царевна моя! — хриплым шепотом страсти вырвалось у Шетарди.
Он кинулся к Елизавете Петровне и обхватил обеими руками ее тонкий, змеино-гибкий стан. Две полные, выхоленные, трепещущие желанием руки обвили его шею и прижали к взволнованно вздымавшимся персям. Все завертелось, закрутилось в голове посла; только страсть, всеобъемлющая, победная, неотвратимая, как смерть, овладела каждым фибром его существа.
И долго-долго, до конца дней своих вспоминал потом маркиз эти минуты острого счастья. Какой-то сонной грезой, обр лвками мечты представлялись они ему. Луна то выплывала, озаряя сверкавший страстью взор и белое упругое тело, то вновь скрывалась, и ночь благословляла их страстные вздохи объятиями бархатной тьмы… Пахло левкоями… Из-за реки несся несложный мотив какой-то русской песни… И всю жизнь потом запах левкоя и мотив этой песни казались маркизу клочками пережитого острого счастья…
Небо совершенно очистилось от облаков и светила полная луна, когда он и цесаревна наконец вышли из беседки. По лигу Елизаветы Петровны скользила томная улыбка сытого зверька. Шетарди был бледен и слегка пошатывался, все еще опьяненный хмелем страсти. Но по мере того как они спускались к реке, чувства замолкали, и все слышнее становился голос разума.
Шетарди махнул платком; гондола снялась с якоря и стала подплывать к пристани. С реки пахнуло свежим, сырым ветерком, который унес с запахом цветов последние остатки ночных чар. Елизавета Петровна вздрогнула, плотнее закуталась в плащ и рассеянно следя взором за подплывавшей гондолой, подумала:
'Это вышло очень удачно. Маркиз очень мил, а главное — теперь ему будет уже неловко отказывать мне в моих просьбах. Он — слишком рыцарь, чтобы не понимать, что нельзя пользоваться ласками принцессы крови, не поступаясь за это хогь чем-либо!'
Поцеловав со страстной почтительностью протянутую ему руку и проводив взорами гондолу, быстро скрывшуюся за поворотом, маркиз задумчивой поступью направился к себе.
Он думал:
'Вот что я называю соединить приятное с полезным!.. Женщина, которая отдается, подчиняется. Теперь мне легко будет заставить ее играть мне в руку. Да и пора! Письма Амело и Флери становятся с каждым днем все нетерпеливее. Теперь после того, как я получу аудиенцию, а царевна будет вся в моих руках, мне будет легко направить ход русских дел по моему желанию!'
Да, ночные чары развеялись; цесаревна и маркиз уже думали о том, как бы повыгоднее использовать пережитые минуты упоения. И оба они чувствовали, что этот момент должен стать поворотным пунктом на пути к преследуемой цели!
XVII
НАКАНУНЕ ПЕРЕВОРОТА
В конце июля 1741 г. Швеция объявила России войну, и русские войска под командой фельдмаршала де Ласси двинулись в Финляндию. Анна Леопольдовна, несколько испуганная возможностью политических осложнений, решила, вопреки протестам Линара, немедленно удовлетворить претензии французского посла, и 11-го августа маркиз де ла Шетарди получил секретную и частную аудиенцию у Иоанна VI. Правительница, державшая во время аудиенции малолетнего императора на коленях, употребила все усилия, чтобы очаровать посла и сгладить прошлые недоразумения. Маркиз отвечал на ее уверения самыми пламенными уверениями в дружбе Франции и своего государя, но нечего и говорить, что обе стороны так же мало верили друг другу, как и самим себе. Тем не менее эта аудиенция очень порадовала посла. Пусть слащавые уверения правительницы неискренни, но они доказывают, что Франции боятся, что перед Францией заискивают; следовательно, ему, маркизу, можно безопасно проводить свои планы.
Вскоре после аудиенции Шетарди переехал с дачи в город, и опять закипела работа заговорщиков. Несмотря на то, что как дворец Елизаветы Петровны, так и дом посольства был окружен целой сетью шпионажа, у правительства не было никаких сведений, за исключением тех, которые шли из-за границы. Не раз составлялись хитрые планы, подстраивались искусные западни, но каждый раз попытки поймать на месте кого-нибудь из агентов царевны кончались полной неудачей. Кривой серьезно задумался над этим, но, конечно, ему трудно было догадаться, что измена исходила со стороны Ваньки Каина.
Действительно, последний вел свое дело очень тонко. Он ничем не скомпрометировал себя и даже сами заговорщики не знали, что своей неуловимостью они обязаны ему: Ванька ждал более удобного случая открыться им. Он не оставался бездеятельным в глазах начальства — о, нет, он с неуклонной точностью арестовывал тех, кого ему указывали. Только он умел устроиться так, чтобы исподтишка набросить тень на человека, абсолютно ни в какую политическую интригу не замешанного, причем оставалось совершенно скрытым, что тень достоверного подозрения набросил он сам, Ванька. Несчастных хватали, уводили в застенок, пытали, но все они умирали под пыткой, не сумев даже придумать мало-мальски правдоподобную ложь.
