XXXI
СТРАШНОЕ ПРИЗНАНИЕ
Бойко шла торговля у Плинтуса. За конторкой сидела Стефания с острым носом и быстрыми, вытаращенными глазами и, смотря на окошечко, громко отдавала свои приказания.
Сам Генрих Брониславович почтительно разговаривал с покупателем. Во всем магазине, во всех углах был навален товар. Тут лежали и отрезки трико, и готовые пиджачные и визитные костюмы, и мерлушковые шапки. В другой стороне, в высоком стеклянном шкафу, в коробках лежали часы, кольца, серьги, браслеты. Целый угол занимали волшебные фонари и кинематографы, и, казалось, не было такой безделицы, которой не оказалось бы в магазине Плинтуса. Сидевшая за кассой бледная, пожилая женщина проверяла повестки с наложенным платежом. Работа кипела.
Вдруг дверь отворилась, и в комнату вошли три господина: один — высокий, полный и представительный, другой — маленького роста, толстенький, а третий — приземистый, ширококостный мужчина с суровым лицом. Маленький быстро подошел к хозяину магазина и сказал:
— Уважаемый господин Плинтус, нам бы нужно повидать вашу супругу, Стефанию Казимировну.
— Я здесь! — раздался из окошечка резкий голос.
— А, очень приятно! — проговорил маленький (это был Чухарев). — Не будете ли добры выйти к нам на минуточку?
— Что вам угодно?
Стефания вышла из-за загородки и остановилась пред Чухаревым. В это время выступил полный господин и, строго смотря на нее, произнес:
— Где Берта Эдуардовна Шварцман? Вы должны знать это.
Стефания с легким криком отступила назад, но, быстро оправившись, сказала:
— Мне до этой девки нет никакого дела.
Сам Плинтус оставил покупателей и испуганно подошел к странным посетителям.
— Я вас арестую за убийство. Берты Шварцман, — сказал Стефании полный господин и обернулся к сопровождавшему его: — Делайте свое дело!
Тот подошел к Стефании и взял ее руки. Она, вырываясь, воскликнула:
— Вы не смеете трогать меня! Как вы смеете говорить такие вещи? Я ничего не знаю о Берте Шварцман!
— Мы это узнаем после, поговорив с вами, — сказал полный господин.
Чухарев подошел к Плинтусу:
— Будьте добры, покажите мне все вещи покойной Берты Шварцман и комнаты вашей супруги.
— Я… сделайте одолжение, — заикаясь, сказал Плинтус и изумленным взором смотрел, как Стефанию вывели из магазина, посадили в автомобиль и увезли.
Он опустился на стул и, позабыв о своих покупателях, вытер платком вдруг вспотевшее лицо. Молнией мелькнула в его уме мысль, что исчезновение красивой Берты — дело рук его ревнивой жены.
Между тем Чухарев в сопровождении прислуги вошел в комнату Стефании и деятельно занялся обыском. Он переворочал всю постель, заглянул во все щелки, выдвинул все ящики.
А в это время в отдельном кабинете лодзинского полицеймейстера сидел начальник петербургской сыскной полиции и допрашивал Стефанию Плинтус. Она рассказала, как ехала с Бертой Шварцман, всячески порочила ее, но когда дошла в своем рассказе до ссоры со Шварцман, то спуталась.
— Как же вы сначала говорили, что поссорились с ней в Минске, а теперь говорите, что в вагоне, по дороге в Варшаву? — задал вопрос начальник.
— Сперва в Варшаве, по дороге, а потом в Минске окончательно, — ответила она.
— Значит, в вагоне у вас был спор, а в Минске — разрыв?
— А в Минске произошел разрыв, и она скрылась.
— Она скрылась в Минске, а во Пскове, вы говорите, с ней обедали? Что-то странно!
Стефания окончательно запуталась и тихо произнесла:
— Делайте со мной, что хотите, я ничего не знаю. Может быть, она сейчас гуляет где-нибудь по улицам и заманивает прохожих, а вы обвиняете меня.
В это время вошел Чухарев, неся в руке узел. Он наклонился к начальнику и тихо прошептал несколько слов. Стефания стала, бледная, как бумага.
— Разверните! — сказал начальник.
Чухарев положил узел на стол и быстро развязал его.
— Вот это я нашел у них в спальне. Это белье было засунуто у них за печкой. Железная печка, и за ней, вроде ямки, паркет вынут. — Он развернул верхнюю кофту, всю покрытую черными пятнами. — А это — в сундуке, на самом дне. — Он вынул широкий охотничий нож, покрытый ржавыми пятнами. — И потом это…
Стефания взглянула и истерически закричала.
Начальник позвонил и сказал служителю:
— Принесите воды!
Чухарев положил на стол маленький сверток, в котором находились браслет, кулон и два кольца.
— Это вы, значит, с нее сняли? — сказал начальник медленно и с содроганием. — Отрубили руки и сняли? Отрезали голову и взяли кулон?
Стефания вся трепетала в истерическом плаче. Ей дали успокоиться, и тогда она медленно, несвязно начала свой ужасный рассказ. Она не хотела смерти Берты, но по дороге они поссорились. В Двинске она решилась на свое страшное дело и, приехав в Петербург, привела его в исполнение. Руку и ногу она успела забросить на дворы, в помойные ямы, голову и часть внутренностей послала клиенту в Вильно. Часть туловища с рукою бросила на Неве в прорубь, а одну ногу засунула в печку, в том номере, где остановилась.
Начальник и Чухарев с омерзением слушали ее. Потом начальник позвонил и сказал служителю:
— Возьмите ее в отдельную камеру! Завтра мы ее перевезем в Петербург.
Стефания заметалась.
— Дайте мне проститься с детьми и с мужем, — закричала она.
— Это после, при отъезде, — ответил начальник. — Возьмите!
Служитель взял убийцу за руки. Она покорно склонила голову и медленным шагом вышла из кабинета. Начальник горячо пожал руку Чухарева.
— Ну, отличились! — сказал он. — Его превосходительство не оставит вас без награды. Я уеду сегодня, а вы завтра поедете с ней. Вам дадут в сопровождение агента. Следите за ней в оба! Не думаю, чтобы она могла убежать, но она может отравиться или выброситься с поезда.
— А как насчет свидания?
— Разрешите на вокзале, в жандармской комнате. Пусть увидятся. Ну, еще раз спасибо вам, — и начальник опять крепко пожал руку Чухарева.
Счастливый, радостный Петр Кондратьевич проводил начальника на станцию железной дороги и вернулся назад в канцелярию полицеймейстера, чтобы наутро везти Стефанию Плинтус в Петербург.
XXXII
ЭПИЛОГ
Роман кончен.
В свое время процесс Стефании Плинтус наделал шума и дал немало тем бойким фельетонистам.
На суде Чухарев отличился своими показаниями. Патмосов с Пафнутьевым сидели и, улыбаясь, слушали, как все удивлялись таланту нового Шерлока Холмса. Его отличили: начальник сделал его
