Женщина провела капитана в клеть, что стояла особняком в глубине двора, но Эхе не мог заснуть, несмотря на выпитое им. Он снял тяжелые сапоги и латы, отвязал меч, но из осторожности не снимал кушака и камзола. Ему было невыносимо душно в тесной клети, он вышел на двор, обошел избу и вошел в сад, тянувшийся позади нее. Бродя по саду, он наткнулся на большой деревянный сарай с маленькими оконцами.
Чем-то таинственным, мрачным веяло от этого здания, запрятанного в чаще, особенно теперь, среди ночной тишины и мрака. Эхе, положив руку на нож, осторожно обошел вокруг сарая и уже хотел уйти, как вдруг в стороне послышались шаги. Он спрятался за дерево и увидел Федьку Беспалого. Тот вел за руку мальчика и говорил ему:
— Ну, ну, не хнычь! Здесь много таких же мальчишек… и девчонки есть. Тебе весело будет!
— Мамка моя! Мамка моя!.. Не хочу тут быть! — тихо воскликнул мальчик, задыхаясь от слез.
— И мамка сюда придет! Ну, иди, что ли! — и, отворив дверь сарая, Федька толкнул туда мальчика и снова запер дверь висячим замком. Эхе вышел из засады, когда Федька удалился, и неохотно побрел в свою клеть. В своей походной жизни он видел всякие виды и приучился не вмешиваться в чужие дела, но этот мальчик и его участь как-то интересовали его помимо воли. Он вошел в клеть, но спать уже не мог и беспокойно ворочался с боку на бок. Наконец он встал, надел латы, взял шлем, опоясался мечом и вышел на двор, а потом на пустынную улицу.
III
КНЯЖЬЯ РАСПРАВА
Князь Теряев-Распояхин во время своего пребывания в Москве всегда гостил у Федора Ивановича Шереметева, начальника вновь основанного аптекарского приказа, с которым сдружился после неудачного похода под Новгородом против Делагарди; тогда князь был ранен и лечился через него у Дия.
Федор Иванович души в нем не чаял, отчасти чуя в своем друге могучую силу и недюжинный ум, и отвел ему две горницы в своем доме в Китай-городе.
Сейчас, после разорения, построил ему эти хоромы немец из слободы. Затейливо они были выстроены: с теремами, с башенками, с клетями и холодушками, с расписными печами внутри и затейливыми балясинами снаружи. На обширном дворе раскинулись еще добрый десяток изб да бани, да сараи, потому что Федор Иванович держал до полутысячи человек челяди, как подобало в то время знатному человеку.
Князь Теряев не чувствовал у него ни малейшего стеснения и, случалось, даже не видел своего хозяина по нескольку дней, но теперь они все время были неразлучны.
Царь Михаил любил их, отличал пред прочими; они в совете помогали составлять порядок встречи возвращавшегося Филарета Никитича, и царь поручил князю Теряеву оповестить его о приближении высокого пленника к Москве.
С раннего утра уезжали князь и Шереметев из дома: один — в приказ и боярскую думу, как единственный государственный человек, другой — к царю для беседы; сходились они лишь за обедом и тут говорили о делах государских.
Оба они одинаково радовались возвращению твердого, решительного, смелого умом Филарета.
— Конец царевым приспешникам, — говорили они, — будет! Посидел царь-батюшка под бабьим началом, теперь в другие руки владычество перейдет!
И эту радость смутно делили с ними все русские.
Еще чуть брезжило утро, когда Влас скорее свалился, чем сошел, с коня пред домом Шереметева и стукнул кольцом.
— Кто стучит? — спросили его.
— Господи Иисусе Христе, помилуй нас! Власий, смерд князя Теряева!
— Аминь! — послышался голос, и калитка отворилась.
— Куда коня поставить? В доме ли князь-батюшка? — спросил Влас.
— Коня-то во двор, там коновязь есть, — ответил сторож, отворяя ворота, — а что до князя, то оба только обедню отслужили и тотчас наверх[17] поехали.
Влас видимо ожил:
— А стремянной его, Антон?
— Тот здесь. Вот четвертая изба под ваших людишек отведена. Там и коновязь.
— Прости, Христа ради! — сказал Влас и, ведя коня, с непокрытою головою пошел по указанному направлению.
— С Богом! — ответил сторож, затворяя тяжелые ворота.
Влас дошел до большой, просторной избы и, привязав коня, стукнул в дверь.
— Господи Иисусе Христе, помилуй нас.
— Аминь! — ответили изнутри.
Влас отворил дверь и вошел в избу. Охрана Теряева — большей частью бывшие шиши в Смутное время — сидела за столом и хлебала любимое толокно из большой мисы. Увидев Власа, все радостно загалдели:
— Влас! Али в гонцах? Здорово! Садись с нами! Какие вести? С чем радостным? Али княгинюшка?
Влас истово помолился в правый угол и потом отвесил всем общий поклон.
— Хлеб да соль! — сказал он.
— Садись к мисе-то, — ответил ему за всех Антон, — речи после будут. Чай, умаялся.
Влас присел, взял ложку, перекрестился, и жадно принялся за еду.
Только когда очищена была вся миса и Влас положил ложку, Антон спросил:
— Ну, с какими вестями? До князя?
Влас, вздохнув, ответил:
— До князя! А как сказать — и в ум не возьму. Гневлив он и лютый во гневе-то.
— А что за вести? — снова спросил Антон.
— Вести-то… такие вести… Одно слово: кнут вести.
— Да не томи нас-то, — крикнул Антон. — Говори!..
— Что говорить-то! Князюшку нашего скоморохи скрали, а матушка-княгиня вне себя в бане лежит, воет.
Антон вскочил, но тотчас опустился на лавку и словно остолбенел.
— Что ж, погоню-то нарядили? Как выкрали-то? — послышались вопросы.
Антон залпом выпил целый ковш кваса и оправился.
— Ох ты, Господи, беда какая! — сокрушенно сказал он.
Влас сумрачно зачесал в затылке.
— Теперь и рассуди, каково мне князю эту весть принести. Убьет, как есть убьет!
— Ну, — вставая с лавки, сказал Антон, — ложись спать и не думай. Я сам князю про его горе расскажу, а ты после придешь, позову!
Влас вскочил и поклонился Антону, коснувшись руками пола.
— По гроб тебе спасибо, Антон Дементьевич! — сказал он с чувством.
Все полегли отдохнуть, только Антон не мог заснуть после полученной вести и сумрачный ходил по двору, поджидая своего любимого господина.
Князь веселый въехал во двор и, сойдя с коня, легко взбежал на крыльцо. Шустрый домашний отрок подбежал к Антону.
— Иди, твой господин вернулся!
Антон вздрогнул, словно от удара, и нехотя пошел в горницу.
Князь, приветливо улыбаясь, кивнул ему головою и спросил:
— Что людишки наши?
— Живем твоей милостью, батюшка-князь, — ответил Антон и, переминаясь, прибавил: — Влас с
