разговором.
— Ты не вздыхай… это — пустяки. По-вашему, это — моя блажь… не так ли? А я говорю, что это — ваша блажь… Были у вас женихи, были, и не отдал я тебя, потому что ни один не стоит тебя. Вот и все! Теперь, — продолжал князь, слегка запинаясь, — новый жених у вас есть: Черемзин, помещик, не сегодня- завтра сделает вам пропозицию.
Он широко улыбнулся и отвесил низкий поклон дочери.
При имени Черемзина княжна Ирина вся вспыхнула.
— Разве это может быть? — произнесла она, делая неимоверное усилие, чтобы сдержать свои слезы.
Ей хотелось плакать, но она знала, что отец терпеть не мог слез и приходил при виде их просто в бешенство.
— Не «может» быть, а будет, и будет на днях, — поправил князь. — Я это говорю. Ты увидишь… Так я желал бы спросить вас, как вы к этому отнесетесь.
— Как будет вам угодно, — ответила княжна Ирина.
— Конечно, все будет т_а_к, как мне угодно, — крикнул Петр Кириллович. Плечо его в это время так и дергалось. — Но я спрашиваю в_а_с, ваше мнение!.. Вы бы согласились пойти за него замуж? Он — человек богатый, образованный, рассудительный, прекрасный человек и годами не мальчишка.
С каждым словом отца лицо Ирины Петровны разгоралось все сильнее и сильнее. Ей страстно хотелось сказать отцу, что все, что он говорит, правда, и что она согласна.
— Так ты согласна? — крикнул Петр Кириллович.
Она не двинулась, бровью не повела, но все ее существо самым ее молчанием и смущением говорило, что она была бы рада этому.
— Все это я знал. Все это так, — заговорил Трубецкой, заходив снова по комнате, как будто очень довольный, что его ожидания оправдались и что дочь не ответила отказом.
— Да он не сделает, — вдруг, подняв голову, сказала княжна.
Петр Кириллович остановился пред нею.
— Как не сделает, когда я говорю, что он сделает на днях пропозицию тебе? Довольна! Знаю. Ну, а потом что будет? История известная — надоедите друг другу и в этом разве найдете счастье… а?
Он ходил по комнате все быстрей и быстрей, дергал плечом, и голос его становился тверже.
— Я вот что вам скажу, — говорил он. — Пусть черемзинский помещик и богат, и хорош, — он мне сам нравится больше всех ваших женихов, — но только я тебя и за него не отдам… Не отдам! — крикнул он так, будто у него отнимали что-нибудь. — Вот и все. Знаю, что вы думаете теперь обо мне. Знаю… Вы думаете: я — варвар, вот держу вас тут, и думаете, когда я развяжу вас.
— Что вы, батюшка! — начала было княжна Ирина, и слёзы-таки показались у ней.
— А умру я, тоже не смейте выходить замуж! — продолжал отец. — Вековушей лучше, вековушей лучше!.. Слышите!.. Ну, а теперь ступай! — показал он на дверь рукою. — Ступа-ай! — снова повторил он, видя, что княжна хочет возразить что-то.
И она вышла из кабинета.
В тот же день князь Петр Кириллович встретил Черемзина как ни в чем не бывало, очень ласково и любезно, и он по-прежнему стал приезжать через день.
Конечно, Ирина Петровна ни слова не сказала ему о своем объяснении с отцом, но старый князь не ошибся. Вскоре доложили ему, что Черемзин просит принять его, желая поговорить об очень важном деле.
Петр Кириллович был в это время на пчельнике.
— Что ж, если дело важное, приведите его сюда, пусть придет! — сказал он.
Черемзин прошел через сад, как-то смущенно и робко оправляясь, и, подойдя ко входу на пчельник, надел поданную ему, по приказанию Трубецкого, сетку и рукавицы.
Это была особенная любезность со стороны князя Петра Кирилловича. Обыкновенно он призывал на пчельник того, кем был недоволен, и заставлял его без сетки разговаривать. В это время пчелы облепляли несчастного, который, обезображенный их жалами, как сумасшедший, вылетал с пчельника. Почти никто не мог вынести эту пытку, и крестьяне больше всего боялись этого наказания.
Когда Черемзин вошел на пчельник, Трубецкой, присев к улью, копался там, видимо, занятый всецело своею работой.
— Ты, говорят, по делу ко мне? — спросил он, не оборачиваясь. — И важному… а? Ну, говори!
Он усмехнулся.
'Никому в жизни, наверно, не приходилось объясняться в таком положении', — подумал Черемзин, глядя сквозь надетую на лицо душную сетку на непривычную ему обстановку пчельника, на летавших кругом, по прямой линии, как пули, к ульям рабочих пчел и на широкую спину Петра Кирилловича, возившегося пред ним в улье. Черемзин не знал, говорить ли ему теперь, или отложить объяснение до другого, более удобного, часа.
— Я жду… слушаю, — сказал опять Трубецкой.
— Я хотел сказать вам, князь Петр Кириллович, — начал, путаясь, Черемзин. — В продолжение нашего с вами знакомства, вы, вероятно, уже могли узнать меня и разглядеть. Впрочем, я не сейчас прошу ответа…
Трубецкой, присев и не оборачиваясь, замахал назад Черемзину рукою, чтобы тот замолчал, потому что его разговор, видимо, мешал улью. Черемзин замолчал. Наконец Петр Кириллович встал и повел его с пчельника.
— Ты говоришь, что желаешь жениться на моей дочери? — сказал он, когда они вышли оттуда. — Так я понял твои слова?
Черемзин почувствовал, что с его плеч спала некоторая тяжесть. Трубецкой освобождал его от длинной и неловкой вступительной речи, которую он приготовил, и прямо приступил к делу.
— Да, — произнес он, повеселев, — если вы будете согласны и княжна Ирина Петровна…
— Я тебе вот что скажу, — начал Трубецкой, замедляя шаг, — я тебя узнал, ты мне понравился… правда. И именно потому, что ты мне нравишься, я говорю тебе: не женись, никогда не женись… Первый год — дай Бог еще, чтобы это год был! — у вас все пойдет отлично, ну, а там придется расплачиваться за это счастье, которое промелькнет очень скоро. Я вот что скажу тебе, — повысил уже голос Петр Кириллович:- Моя жена, покойная княгиня, была лучшая в мире женщина, лучшая в мире! — ты понимаешь это? Ирина не может и сравниться с нею… да что Ирина — никто не может сравниться!.. Ну и, я тебе говорю после этого: не женись, не женись! — крикнул Трубецкой, и голос его оборвался. — Любишь ты ее, хочешь ее счастья — не женись. Пусть в девках остается. Лучше это. А сам уезжай. У тебя эта блажь пройдет, и останется навек самое лучшее воспоминание о ней… верь мне… верь…
— Но князь, — заговорил в свою очередь Черемзин, — я уже в таких летах, что могу рассудить здраво, и это с моей стороны вовсе не увлечение. Я много думал пред тем, как прийти к вам.
— Ты много думал! — перебил его Трубецкой. — Много думал!.. А я больше тебя, может быть, думал об этом. — Он вдруг остановился и, дергая плечом и неестественно моргая одним глазом, продолжал быстро, раздраженно:- Словом, не бывать этому… Что ж ты хочешь ни с того, ни с сего ворваться ко мне, а? отнять у меня дочь, а? оставить меня одного, а? сделать и ее, и себя несчастными. И меня, и меня, да?… Да вот что: принесешь ты мне в этой сетке воды ковш? — снова крикнул он, сжимая в своей руке сетку, которая была на пчельнике, и тряся ею. — Принесешь? возможно это? Ну, так же невозможно, чтобы я отдал тебе Ирину… Доволен теперь? что? доволен? Так идите же, милостивый государь мой, идите!..
Черемзин развел руками и грустно опустил голову. Ему действительно оставалось только уйти. Он медленно пошел вперед по аллее, оставляя этого взбалмошного, строгого чудака, как он думал теперь про Трубецкого.
Князь Петр Кириллович сделал несколько шагов к скамейке, находившейся тут же, у края дороги, опустился на нее и закрыл лицо рукою.
Что он сделал сейчас и имел ли право сделать это?
Он вспомнил 'свое время', свою жизнь, молодую, полную сил, и ему стало жаль этого удалявшегося теперь, почти выгнанного человека, к которому он чувствовал невольную симпатию с первого же взгляда на него. Но слово уже вырвалось, было сказано, и для Петра Кирилловича его нельзя было уже вернуть. Он
