— Видите ли, в чем дело! — пояснила Анна Петровна. — Наденька Заозерская, то есть… Я хочу сказать, что… у Наденьки Заозерской… словом… она просила меня… привезла мне медальон и… просит… понимаете, миленький… словом, ей нужны деньги для одной бедной женщины…
Орест ничего не понял, но все-таки не смог удержаться, чтобы не сказать:
— Это я понимаю!.. Потому что и мне нужны деньги для одного бедного мужчины…
— Для кого?
— Для одного бедного мужчины, то есть для меня самого, ибо могу вас уверить, глубокоуважаемая Анна Петровна, что я мужчина бедный и нуждаюсь в деньгах!..
— Да, да!.. Вы даже брали у меня один раз… помню! — согласилась Анна Петровна, искренне не понимая намека Ореста. Она с детства воспринимала только такие понятия, которые ей были изложены без всяких околичностей.
— Ну так вот, — сказала она, — я могу вас попросить сделать это?
— Пожалуйста! — согласился Орест, думая, что сейчас последует объяснение, что именно он должен сделать.
Но Анна Петровна достала из ящика на столике у кушетки, на которой она сидела, медальон и протянула его Оресту.
— Вот, возьмите!
— Это мне? — осведомился Орест, недоумевая, зачем ему этот медальон.
— Ну да, чтобы… отнести в ломбард.
— Понимаю! — сообразил, наконец, Орест. — Вы хотите оказать мне субсидию в таком виде?
— Как субсидию в этом виде, миленький?..
— Ну да! Ввиду отсутствия у меня денежных знаков, вы предоставляете мне эту ценную вещь, с тем, чтобы я обратил ее, с помощью ломбарда, в деньги, каковые и употребил бы на свои нужды, в качестве заемного капитала, полученного от вашего благодеяния.
В общем Анне Петровне даже нравилось, как выражался Орест. Ей казалось, что это очень серьезно и дельно, потому что она не привыкла к таким оборотам и мудреным словам, вроде «каковые»… Но самою сутью содержания речей Ореста она осталась недовольна.
— Да нет же! — даже испугалась она. — Вы не должны тратить эти деньги, потому что они, эти деньги, — святая сумма, предназначенная бедной женщине!
«А она тоже пьет?»- хотел спросить Орест, но воздержался, так как был уже утомлен долгим разговором.
— Так-с! — протянул он. — Значит, я должен заложить медальон и принести вам деньги?
— Ну да! Именно, миленький!
Орест подумал и после некоторого молчания важно добавил:
— Для вас, Анна Петровна, я могу это сделать!
— Благодарю вас, голубчик! — с чувством поблагодарила она.
«Оборот сей будет выгодным!» — мысленно решил Орест, взял медальон и, помня о своем сомнении относительно разорванных брюк, пятясь, вышел из комнаты.
А Анна Петровна, воображая, что она не только отлично устроила это дело с медальоном Наденьки, но и вообще умеет устраивать всякие дела, сделала сама перед собой скромный вид, что она вовсе не гордится этим.
Глава L
Еще платок
Мифология, перешедшая в наследство из восемнадцатого в начало девятнадцатого века, была в большом ходу в то время, и Орест слышал подробности о Парисе, на суд которого пришли три богини.
Недолго думая, он решил, что сам до некоторой степени Парис; правда, в сущности, он не стал бы ни с кем спорить из-за этого: между ним и Парисом не было ничего общего.
Во-первых, не было яблока, а во-вторых, не было спора между богинями, но богини были, хотя они и приходили не к нему на суд, а приглашали его к себе.
Дело было в том, что, вернувшись от Анны Петровны, Орест нашел у себя письменное приглашение Жанны, или, вернее, княгини Жанны, которая требовала, чтобы он как можно быстрее пришел к ней.
«Вот что называется быть нарасхват!» — сам себе сказал Орест, представляя Анну Петровну, княгиню Жанну и княгиню Марию в виде трех богинь.
Брюки у него сзади оказались действительно разорванными. Он, недолго думая, отправился в гардероб Саши Николаича, взял у него первую попавшуюся для себя нужную часть костюма и надел ее.
Часть костюма оказалась ему коротка, но Орест пренебрег этим как человек, стоящий выше подобных мелочей жизни.
Он явился к дому дука дель Асидо и дал о себе знать довольно оригинальным способом, не желая пользоваться обычной манерой, то есть докладом о себе через слуг.
Он подошел к окнам Жанны и запел хрипловатым басом нежно-чувствительную песенку, которую, как он слышал в детстве, пела его мать; Жанна услышала под окном песню Ореста и не могла не выглянуть на улицу, заинтересовавшись, кто это пел такие нежные французские слова таким несоответствующим, хриплым голосом.
— А-а! Это вы! — узнала она сейчас же Ореста и не могла не улыбнуться при виде его действительно смешной в укороченном костюме фигуры. Особенно забавным казался при этом серьезный вид, деловитый и сосредоточенный.
— Войдите! — пригласила она. — Мне нужно поговорить с вами!
— Не люблю я, — сделал гримасу Орест, — эти условности светской жизни, относительно парадной лестницы и прочего… Дозвольте непосредственно в окно…
И прежде чем Жанна успела опомниться, Орест был уже внутри комнаты, перескочив через низкий подоконник.
— Вы чрезвычайно эксцентричны! — сказала Жанна не то в порицанье, не то в оправданье Ореста. — Я позвала вас, чтобы предупредить…
— Если это относительно дука дель Асидо, — заявил Орест, — то я был бы очень рад этому.
Орест и сам не знал хорошенько, что говорит, потому что у него в последнее время все спуталось: старик Белый, дук дель Асидо, Борянский, разговор, который он услышал, лежа на кровати за ширмой у Борянского, и, главное, то, что узнал из рассказа бывшего графа Савищева, и он пришел на свидание из дома Николаева, уже многое зная. Роль Жанны, правда, во всем этом не так была ясна Оресту, и он пришел по ее приглашению как-то просто по инерции, запутавшись помимо своей воли во все эти дела.
— Вы ничего не слышали об одном кладе? — спросила Жанна.
— А, вам эта история известна-с? — сказал Орест. — Этому дуку дель Асидо, который переодевается в белого старика….
— А вы-то почем знаете об этом? — удивилась Жанна.
— Из достоверных источников, — коротко ответил Орест. — Этому дуку зачем-то понадобилось уверить меня, что я должен отыскать какой-то клад.
Жанна смотрела на него большими глазами, раскрытыми в удивлении.
О том, что затевал дук, она знала потому, что услышала об этом, воспользовавшись тайным ходом. Но откуда Орест мог знать все подробности этого? Она знала, что он ни с какой стороны не принадлежал к обществу, а между тем он знал не только название Белого, но и того, кто переодевается в него.
Все это показалось Жанне до того сложным, что она не могла решить сейчас ничего. Если бы Орест Беспалов был только смешной, пьяный человек, то откуда же явилась его почти проникновенная осведомленность, доходившая до того, что он знал ее настоящее имя, о чем, как бы случайно, упомянул тогда на маскараде.
— Ну, господину дуку будет наклеен нос! — продолжал Орест. — Я покажу этому шуту заморскому, как русские люди водку пьют!
