мнѣніемъ, и соглашался, сколько намъ извѣстно, каждое утро въ теченіе шести мѣсяцевъ.
Приближаясь къ Линкольнскому двору, къ Бедфордскимъ рядамъ и другимъ судебнымъ мѣстамъ, мы выпускаемъ большую часть нашихъ первоначальныхъ пассажировъ и принимаемъ новыхъ, которые пользуются весьма неблагосклонной встрѣчей. Замѣчательно, что люди, помѣстившіеся въ омнибусѣ, всегда смотрятъ на вновь прибывшихъ пассажировъ съ тѣмъ выраженіемъ лица, которымъ обнаруживаются внутреннія помышленія; они какъ будто хотятъ сказать: 'ну, къ чему эти люди лѣзутъ сами!' Въ этомъ отношеніи мы вполнѣ убѣждены, что маленькій старичокъ считаетъ появленіе новыхъ пассажировъ за непрестительную дерзость.
Разговоръ теперь совершенно прекращается. Каждый изъ пассажировъ устремляетъ свой взоръ въ противоположное окно, и при этомъ каждый полагаетъ, что сосѣдъ его пристально смотритъ на него. Если одинъ изъ пассажировъ выйдетъ у переулка Шу, а другой на улицы Фаррингдонъ, маленькій старичокъ ворчитъ и дѣлаетъ послѣднему замѣчаніе такого рода, что если бы и онъ вышедъ у переулка Шу, то избавилъ бы весь омнибусъ отъ лишней остановки. При этомъ замѣчаніи между молодыми людьми снова поднимается смѣхъ. Старичокъ-джентльменъ смотритъ весьма серьёзно и ни слова не промолвитъ до самого Банка. Здѣсь онъ чрезвычайно быстро выскакиваетъ изъ омнибуса, предоставляя намъ сдѣлать тоже самое. Мы слѣдуемъ его примѣру и, вступивъ на тротуаръ, отъ всей души желаемъ оставшимся пассажирамъ насладиться хотя бы частію того удовольствія, которое мы извлекли изъ нашей поѣздки.
XI. ЦИРКЪ АСТЛИ.[6]
Каждый разъ, какъ только случалось нашимъ взорамъ встрѣтиться съ огромными, изумительными римскими заглавными буквами — въ книгѣ ли, въ окнахъ ли магазиновъ, или на вывѣскахъ — и въ душѣ нашей немедленно рождалось неясное, безотчетное воспоминаніе о той счастливой порѣ, когда приступлено были къ посвященію насъ въ таинства букваря. Мы живо представляемъ себѣ острый кончикъ булавки, который слѣдитъ за каждой буквой, для того, чтобы сильнѣе запечатлѣть форму этой буквы въ нашемъ дѣтскомъ слабомъ воображеніи. Мы невольно содрагаемся при воспоминаніи костлявыхъ сгибовъ пальцевъ правой руки, которыми почтенная старушка-лэди, внушавшая намъ, за десять пенсовъ въ недѣлю, первыя правила воспитанія, любила награждать наши юныя головки, ради того, чтобы бы привести въ порядокъ смутныя идеи, которымъ мы нерѣдко предавались. Это неопредѣленное чувство преслѣдуетъ насъ во многихъ другихъ случаяхъ; но, кромѣ цирка Астли, намъ кажется, нѣтъ ни одного мѣста, которое бы такъ сильно пробуждало въ нашей душѣ воспоминаніе о дѣтскомъ возрастѣ. Циркъ Астли въ ту пору не носилъ еще громкаго названія Королевскаго Амфитеатра, тогда еще не являлся Дукро, чтобы пролитъ свѣтъ классическаго вкуса и портабельнаго газа надъ песчаной площадкой, служившей для конскаго ристалища. Впрочемъ, общій характеръ того мѣста остался тотъ же самый: пьесы давались тѣже самыя, шутки паяцовъ были тѣже самыя, берейторы были одинаково величественны, комическія актеры — одинаково остроумны, трагики одинаково хриплы, и лошади одинаково одушевлены. Циркъ Астли измѣнился къ лучшему, — и только мы перемѣнились къ худшему. Вкусъ къ театральнымъ представленіямъ совершенно покинулъ насъ, и, къ стыду нашему, должно признаться, что мы гораздо болѣе находимъ удовольствія, наблюдая зрителей, нежели мишурный блескъ, который открывается на сценѣ и который нѣкогда тамъ высоко цѣнился нами.
Въ свободное время мы считаемъ большимъ удовольствіемъ любоваться посѣтителями Астли, любоваться
Прежде всѣхъ вошли въ ложу три маленькіе мальчика и маленькая дѣвочка и, по приказанію папа, довольно громко отданному въ полу-отворенныя двери, заняли переднюю скамейку. Потомъ явились еще двѣ маленькія дѣвочки, подъ присмотромъ молодой лэди, — весьма вѣроятно, гувернантки. За двумя дѣвочками слѣдовали еще три мальчика, одѣтые, подобно первымъ, въ синія курточки и панталоны, и съ откидными воротничками; потомъ — еще ребенокъ, въ камзолѣ, обшитомъ снурками, съ выраженіемъ на лицѣ безпредѣльнаго изумленія я съ большими круглыми глазами. Его подняли черезъ скамейки и при этомъ процессѣ обнаружили его розовенькія ножки. Вслѣдъ за ребенкомъ вошли па и ма и, въ заключеніе, старшій сынъ, мальчикъ лѣтъ четырнадцати, который, весьма очевидно, старался показать себя, какъ будто онъ вовсе непринадлежалъ этому семейству.
Первыя пять минутъ употреблены были на сниманіе платковъ съ дѣвочекъ и на поправку бантовъ, которыми украшались ихъ волосы. Послѣ того внезапно открылось, что одному мальчику пришлось сидѣть противъ столба, который закрывалъ отъ него всю сцену, а потому, для устраненія такого неудобства, необходимо было нужно перемѣнить мѣста маленькаго мальчика и гувернантки. Послѣ того па оправилъ платье мальчиковъ и сдѣлалъ наставленіе, какъ должно держать носовые платочка; а ма сначала кивнула головой гувернанткѣ, потомъ мигнула ея, чтобы та нѣсколько поболѣе открыла плечики у дѣвочекъ, и наконецъ приподнялась, чтобъ осмотрѣть свое маленькое войско. Смотръ этотъ, по видимому, кончился къ полному ея удовольствію, потому что она бросила самодовольный видъ на па, который стоялъ въ отдаленномъ концѣ ложи. Па отвѣтилъ точно такимъ же взглядомъ и весьма выразительно высморкалъ носъ. Бѣдная гувернантка выглядывала изъ за столба и робко старалась уловить взглядъ ма, чтобы, въ свою очередь, выразить ей восхищеніе при видѣ такого милаго семейства. Двое мальчиковъ разсуждали о томъ, дѣйствительно ли Астли вдвое больше Друри-Лэнскаго театра, и наконецъ для рѣшенія столь труднаго вопроса обратились въ Джоржу. При этомъ Джоржъ, который былъ никто другой, какъ молодой вышепомянутый джентльменъ, обратился весь въ негодованіе и — нельзя сказать, чтобы въ нѣжныхъ выраженіяхъ — замѣтилъ своимъ братьямъ, какъ грубо и неприлично звать его по имени въ публичномъ мѣстѣ. Разумѣется, дѣти приняли это замѣчаніе съ чистосердечнымъ смѣхомъ, и, въ добавокъ, одинъ изъ мальчиковъ заключилъ смѣхъ весьма справедливымъ мнѣніемъ, что 'Джоржъ начинаетъ считать себя большимъ человѣкомъ'. Па и ма засмѣялись при этомъ заключеніи, а Джоржъ, проворчавъ, что 'Вильяму всегда потакаютъ всѣ его дерзости', принялъ на себя видъ глубокаго презрѣнія и оставался съ этимъ видомъ до самого вечера.
Началось представленіе, и вниманію мальчиковъ не было предѣловъ. Па также принималъ живѣйшее участіе въ игрѣ, хотя и старался показать видъ, что она вовсе не интересуетъ его. Что касается ма, то восторгъ ея отъ шутокъ главнаго комедіанта доходилъ до изступленія: она такъ усердно хохотала, что ни одинъ бантъ на ея огромномъ чепчикѣ не оставался въ покоѣ. Гувернантка отворачивалась отъ столба, и каждые разъ, какъ только глава ея встрѣчались съ глазами ма, она прикрывала платкомъ нижнюю часть лица и, какъ слѣдуетъ, предавалась судорожному смѣ;ху. Въ то время, какъ одинъ изъ актеровъ, въ блестящихъ датахъ, давалъ клятву увезти прекрасную дѣвицу, или погибнуть въ предпріятіи, рукоплесканія мальчиковъ были оглушительны, особливо одного изъ нихъ, который, повидимому, былъ гостемъ въ семействѣ и который весь вечеръ говорилъ любезности маленькой двѣвадцатилѣтней кокеткѣ, представлявшей изъ себя прекрасную модель своей мама.
Но вотъ начались конскія ристалища, и восхищеніе дѣтей удвоилось. Желаніе видѣть, что происходило впереди, окончательно побѣдило достоинство родителя; поднявшись на ноги, онъ апплодировалъ громче каждаго изъ своихъ дѣтей. Гувернантка между тѣмъ, нагнувшись къ
