Стервятник задумчиво покачал головой:
— Вопрос терминологии. Когда кто-то долго роет яму, потом тщательно устанавливает на дне острые колья и, наконец, с радостным воплем туда прыгает, я называю это самоубийством. Прочие могут придерживаться иного мнения.
— Ладно, — вздохнул Ральф. — Дальше?
— Дальше в основном мелочи. Не соображу, какая из них может вас заинтересовать. Ну, может, та, что из первой в четвертую перевелся Фазан. Крестник Сфинкса. Он теперь ваш. А Лорда увезли в наружность. Четвертая в трауре. — Стервятник запнулся и поморщился, словно собственный тон его вдруг покоробил.
— Это все?
— Ну, — Стервятник вздохнул, — если говорить о событиях более давних, то умер Волк. Еще летом, вскоре после вашего отъезда.
— Отчего?
— А вот этого никто не знает.
Перед ними вдруг возникла тощая белобрысая фигура с выпученными глазами.
— Извините, — простонала она, протискиваясь к двери.
— Опаздываешь! — сварливо заорал Стервятник. — Нет на вас управы, Логово семя!
Конь замычал, тряся волосами, и скрылся в дверях. Стервятник плюнул ему вслед разжеванным листиком лимона.
— Подлец, — сказал он. — Сорняк!
Лицо его вдруг исказилось, он схватился за колено и зашипел от боли.
Ральф внимательно наблюдал.
— Значит, больше ничего?
Стервятник смотрел на него снизу, равнодушно и бессмысленно. Он ушел в свою боль и закрылся в ней, давая понять, что разговор закончен.
— Ладно, иди. Если плохо себя чувствуешь.
Никто на свете не смог бы сказать с уверенностью, притворяется Стервятник, или ему на самом деле плохо. Он опустился на пол, обнимая ногу, сгорбился над ней, как над больным ребенком, и начал тихо раскачиваться, напевая сквозь зубы. Ральф подождал, раздумывая, не следует ли предложить свою помощь. Потом пожал плечами, и пошел дальше по коридору.
Коридор был пуст. За дверями классов монотонно гудели учительские голоса. Где-то журчала вода.
Птицы… Надо было все же послушать песню. Которую они якобы только что закончили разучивать. Теперь не узнать, была она на самом деле, или ее придумал Ангел. Хотя, могло статься, что под вдохновенное дирижирование окольцованных рук Стервятника, они закрыли бы глаза, открыли рты, и беззвучное пение длилось бы и длилось, довело бы их до экстаза… а он бы не знал, как на него реагировать.
Ральф остановился, глядя на стену.
По ней тянулась цепочка неряшливых следов черного цвета. Он шла снизу вверх и переходила на потолок, откуда спускалась по противоположной стене. Кто-то долго трудился, создавая след «человека- мухи». А может, этот кто-то научился ходить по потолку.
Фазан в четвертой. Крестник Сфинкса. Это Ральфу ничего не говорило. Фазанов он знал плохо. Волк и Помпей. На Волке у Стервятника заболела нога. Помпей… Прыгнул в яму, которую вырыл сам… Допустил ошибку? Быть может, нарушил Закон? Сплошные загадки. Но большего Ральф требовать не мог. Стервятник не был стукачом. Он сообщал лишь то, о чем Ральф узнал бы и так. От того же Акулы. Но сказанное Стервятником было важнее. В отличие от Акулы, он знал, о чем говорил. И давал шанс разгадать свои слова.
Стервятник был его союзником, единственным на весь Дом. Это было все, что могла сделать Большая Птица в благодарность за ночь, проведенную в комнате Ральфа два года назад. Ночь, прелюдией к которой стала попытка Стервятника изгрызть лазаретные стены и съесть его обитателей. Ночь, которая должна была закончиться в сумасшедшем доме. Ральфу в память о ней осталось окровавленное полотенце, которым он порвал Стервятнику рот, затыкая его вой. Он был слишком занят, чтобы думать о чем-то, кроме сохранности своих рук, но когда в отворенные окна на вой Стервятника отозвалась третья, сообразил, что это поминальный плач, впервые в истории Дома прозвучавший при воспитателе. Полотенце и покусанная обивка дивана. Следы зубов Птицы. Когда Стервятник заплакал, Ральф его отпустил. Остаток ночи тот рыдал, уткнувшись горбатым носом в диванную подушку. Ральф смотрел и ждал. Молча, не делая попыток успокоить.
На рассвете Стервятник встал, опухший и почерневший, дохромал до душа, и простоял под ним до подъемного звонка. А потом ушел. Утро Ральф провел в лазарете с Птицами, разбирая разгром, учиненный Стервятником накануне. Вожак третьей не показывался три дня, а на четвертый явился в столовую в трауре и с тех пор не снимал его. Немногие его качества могли вызвать восхищение, но тех, кому был обязан, он никогда не забывал. Так началась игра «Угадай, что я имел в виду, если ты такой умный», и Ральф знал, что всегда получит подсказку. Пусть непонятную, чем-то похожую на загадки стен, но все таки подсказку. Кроме того, Стервятник был краток и, в отличие от стен, не изъяснялся стихами.
Он назвал Помпея самоубийцей. Помпей вырыл себе яму и прыгнул в нее, получив в результате колотую рану. Не очень похоже на самоубийство. Слишком аллегорично. Еще не стихи, но близко к тому.
С Лордом придется разбираться отдельно. С ним и с его матерью. Которая никогда не взяла бы домой своего слишком взрослого сына. Значит, не домой, а куда-то еще. Интересно, куда?
Самое неприятное, конечно, Волк. Когда речь зашла о его смерти, Птица не дал даже самой туманной подсказки. И именно тогда у него разболелась нога. Случайно? Насколько Ральф знал Стервятника, у того ничего не происходило случайно. А вытерпеть внезапную боль Птица был способен не моргнув и глазом. Волк был из тех, кто менял реальность… Одним из самых сильных. Претендентом. Может, в этом разгадка? Может, Слепой… Но тогда Стервятник бы промолчал.
Но Ральф знал, что все это пустые домыслы. Ведь в четвертой был еще и Сфинкс.
Тусклые лампы выжелтили коридор. Навстречу ковылял Шериф — пестун и запугиватель второй. Та же Крыса, только постарше и покрупнее.
— Ух, ты! — Шериф подмигнул из-под козырька бейсболки и расплылся в улыбке. — Привет, братишка! Какого хрена ты вернулся в это болото?
Ральф на ходу изобразил удивление и радость от встречи с коллегой и задел ладонью его ладонь:
— Соскучился по тебе, наверное.
Шериф разразился всхлипами хохота и исчез в дверях второй, не переставая всхрюкивать. Толстый, как кабель хвост, втянулся за ним, задевая расступившихся Крыс… Крысы хихикали, раскачивались и потирали ладони.
На двери своей комнаты Ральф обнаружил записку, пришпиленную кнопкой: «Я обижен. Мог бы и зайти». Подписи не было, но почерк Акулы он узнал. Сковырнув кнопку, Ральф сунул записку в карман, и пошел к директору.
Акула ждал его в нерабочей части кабинета. Колени выше груди, нос уткнулся в экран телевизора — Акула утопал в низеньком кресле с обивкой в сине-желтый цветочек. Покосившись на Ральфа пятнистым глазом, он ткнул в соседнее кресло:
— С приездом.
Ральф сел, сразу провалившись по грудь. Вид Акулы красноречиво свидетельствовал о скором окончании его рабочего дня.
— Я сейчас отчаливаю, — подтвердил Акула, всосал прозрачную жидкость из стакана, игнорируя соломинку, и уставился на Ральфа. — Незачем здесь торчать до конца уроков. В этом нет ни малейшего смысла. Вот ты видишь смысл? Я нет. И никто не видит. Но почему-то так принято я должен тут торчать до
