лепешки, а рядов тоже четыре. Всего, значит, тридцать две. Закрываю коробку и прячу в стол. Ленту сую туда же. Теперь можно посмотреть, что у других.
Смотрю. Черный умотал на подоконник со стопкой журналов. Перед хищно перебирающими по столу щупальцами Слепого Крыса выкладывает три банки кофе, четыре блока сигарет, коробок батареек и черные очки гнусной конфигурации. У Горбача набор расчесок и трубка из пенки в замшевом футляре. На столе еще два пакета, но их мы распечатать не успеваем. Посреди класса вдруг возникает Р Первый, и спрашивает, чем мы занимаемся, когда урок уже начался и учитель на подходе. Крысу он будто бы не замечает.
Быстро убираем все с глаз долой: вещи, оберточную бумагу, ленточки и бечевки — все, что пахнет праздником и может расстроить учителей, не принимающих в этом празднике участия. Крыса застегивает сумку и уходит.
— Как самочувствие? — спрашивает Ральф, останавливаясь возле стола Лорда.
Лорд пожимает плечами:
— Хорошее.
Ральф кивает ему, отходит, и свешивается над затылком Курильщика: «А у тебя?» В ответ Курильщик краснеет и моргает:
— Нормальное.
Ральф осматривает его с ног до головы, как будто сильно сомневаясь в его нормальном самочувствии, и наконец уматывает к своему стулу.
В обеденный перерыв я достаю Сфинкса до тех пор, пока он не сдается и не просит Македонского снять со стены карту Новой Зеландии. Под ней к стене прикноплены два рисунка. Оба большие, каждый почти в половину карты.
На одном — черной тушью — дерево, раскидистое и корявое, почти без листьев. На голой ветке сидит очень одинокий и лохматый ворон, а внизу, у корней, свалка всякого мусора. И хотя мусор самый обычный, человеческий, почему-то сразу понятно, что накидал его ворон — и бутылки, и кости, и значки рок- фестивалей, и календари — и вообще, может, именно оттого он такой грустный, что слишком много в своей жизни израсходовал. В общем, это картина про всех и про каждого — смешная на первый взгляд и печальная на все последующие, как все, что рисовал Леопард. Второй рисунок в цвете. Тощая песочного цвета кошка, посреди растрескавшейся пустыни. Глаза ярко-зеленые, а мордой немного смахивает на Сфинкса. Вокруг только трещинки и призрачные кусты, усеянные бело-желтыми улитками. На земле, у самых ее лап, осколки улиточных домиков, покрытые, как царапинами, заметками и латинскими изречениями. И чьи-то непонятные следы. То ли птичьи, то ли звериные. Тянутся мимо кошки, закручиваются петлями вокруг кустов, и исчезают где-то вдали.
Долго смотрим на рисунки. Делается немного грустно. Первый рисунок мой, второй — Сфинкса, но на самом деле они — общее достояние стаи. То самое ценное, что мы не вешаем на виду, чтобы не перестать замечать. Мы смотрим на них раз в полгода или не чаще, если решаем, что соскучились. Смотрим и вспоминаем подарившего нам их Леопарда. Смотрим, вспоминаем, грустим и переполняемся всякими важными эмоциями. Слепой тоже обычно участвует в этом. Он достигает нужного состояния своими способами, насчет которых мы можем только строить догадки. Но бдения перед рисунками не пропускает никогда. Коридорные звери доступны его пальцам, их он знает не хуже нас. Перед тем, как закрасить, Леопард процарапывал на стенах контур рисунка. А эти он знает с наших слов. И вот мы стоим и сидим перед нашим богатством. Смотрим на него — и не смотрим. Но видим. Слушаем и размышляем. Вешаем карту на место и возвращаемся к повседневным делам. Курильщик ни о чем не спрашивает, что немного странно. Может, он тоже наконец повзрослел?
САМАЯ ДЛИННАЯ НОЧЬ
Инструкция о передвижении колясника
Курильщик лежа на полу, перелистывает старые номера «Блюма», постепенно склоняясь к мысли, что львиную часть статей в него поставлял Шакал. Лорд считает часы до встречи картежников в условленном месте. Слепой тоже ждет. Затишья в Доме. Перехода в ночь. Когда можно будет отправится на поиски Леса. Горбач приманивает сон игрой на флейте. Сфинкс слушает. Искрящего раздражением Курильщика.
В комнате две ядовитые зоны. Вокруг Курильщика и вокруг Черного.
— Я подозреваю, — говорит Табаки, дожевывая предсонный запас бутербродов, — что у нас сегодня Самая Длинная.
— Очень может быть, — отзывается Сфинкс. — Даже весьма похоже на то, — нн толкает коленом Слепого, — Эй! А ты как считаешь?
— Да, — соглашается Слепой, — вполне возможно. В этом году почему-то раньше. Может даже, их будет несколько.
— Это что-то новое, — говорит Табаки. — Это я слышу в первый раз! А отчего и почему ты считаешь, что такое может случиться?
Курильщик устало смотрит на них, подозревая, что они порют чушь, только чтобы он почувствовал себя дураком. И начал расспрашивать. Поэтому он молчит.
Ночь. Горят две настенные лампы из двенадцати. Все, кто остался в спальне, спят. Кроме Курильщика. Курильщик сидит на полу перед грудой журналов и размышляет. Ему хочется сделать что- нибудь такое, чего он никогда не делал раньше. Например, поездить по Дому после выключения коридорного освещения. Может, на него так подействовали старые журналы. Он и сам не знает. Затаив дыхание, Курильщик начинает продвигаться к двери. Он уже почти у цели, когда на кровати поднимается возня, и с нее свешивается лохматая голова.
— Куда?
— Гулять, — шепотом отвечает Курильщик.
Табаки кубарем скатывается на пол. — Ужас, — бормочет он. — Вместо того, чтобы спать, я теперь должен ехать с этим дурнем и глядеть, как бы чего не приключилось. Ему, видите ли, вздумалось прогуляться. В темноте. Причем, возможно, в Самую Длинную ночь. С ума можно сойти!
— Я вовсе не прошу тебя со мной ехать. Я хочу погулять один.
— Я тоже много чего хочу. Один ты не поедешь. Выбирай или вместе, или я бужу Сфинкса, и он тебе вправляет мозги.
Пока Курильщик доползает до порога, Табаки уже за дверью и сидит в Мустанге. В пижаме. Сжимая в руке носки и горсть амулетов. Несмотря на его грозный тон, Курильщику кажется, что на самом деле Шакал вовсе не прочь отправиться с ним на прогулку.
— Ладно, — соглашается Курильщик. — Едем вместе.
Пока он карабкается в коляску ему не до Табаки, а усевшись в нее, он видит, что тот, пыхтя, набивает рюкзак. Рюкзак так раздут, что его не застегнуть, но Шакал тем не менее запихивает в него что-то еще.
— Зачем все это?
— Свитера на случай холода. Еда на случай голода. Оружие на случай внезапностей, — объясняет Табаки. — В ночную жизнь налегке не уходят, дурачок!
Курильщик не спорит. Они по очереди выбираются в тамбур, а оттуда — в кромешную тьму коридора, где Табаки заставляет Курильщика погасить фонарик. «А то нас увидят все, у кого глаза уже привыкли, а мы не увидим никого».
