Очерки

сельга, вырубается лес и, по возможности, сваливается рядами или, как говорят, — постелью. Загроможденное таким образом место приговоренными к смерти деревьями, подсеченными, подчищенными и поваленными, — целый год, до будущего лета, называется русскими именами: подсека, чащоба, валки, починок и также под инородческим прозвищем кулиги. Деревья сложены одно на другое по длине и сколь возможно ровно и плотно прикрывают землю своими срубленными ветвями. Земля, занесенная снегом, менее промерзает и осенью дольше преет. Хорошие бревна раскатывают по сторонам, прибирают; оставляют на месте не толстые. Лес высыхает и подсыхает. В свободное время второго лета подсеченный лес зажигают, употребляя самое тщательное внимание на то, чтобы не занялся огнем соседний, стоячий лес. Обгорелое и зачернелое место, получающее название пожога, огнища, пала и паленины, посещается вновь в то же лето, спустя несколько времени, крестьянскими семьями в полном сборе: ими сносятся головни в кучи, перерубаются и дожигаются. Эта черная работа называется прятанием новины. При этом замечают, что, ежели лес хорошо высох и сгорал в недождливое и в безветренное время, успех тяжелого труда совсем обеспечен: новинка задалась. Ее подымают или, как говорят также, ломают: обработанную землю засевают рожью или ячменем, а в иных местах даже и льном (на Волге репой, а если кулига не поспела, то озимым хлебом, в южных местах — пшеницей). Из огнища делается пашня, известная на севере под именем нивы, на которой в беспорядке торчат обгорелые пни и голые коренья срубленных дерев. Между ними запахивается зерно бороною самого грубого дела (из перерубленных пополам еловых лапок с обсеченными длинными сучьями), но самого практического значения (гибкая борона, перемешивая семена с золою, не задерживается пнями и кореньями, легко спрыгивает на своих длинных пауковых ногах и при падении еще больше разрыхляет землю). Всякий раз, когда сеют хлеб, более и более взламывают и выворачивают пни или корчуют вагами, т. е. деревянными длинными рычагами. Эта работа — одна из труднейших и к тому же подвигается очень медленно: пни подопревают долго. Когда хлеб убран, новое поле получает название нивища, в закромах у хозяев за долгий и тяжелый труд богатая прибыль. Урожай на нивах достигает иногда поразительных размеров: сам-25 самый обычный, сам-30-35 очень частый, сам-40 — нередкий, а бывает местами и временами и сам-60. Вырастающее зерно крупное, но почвенная сила непрочна: если одним посевом с громадным избытком вознаграждается тяжелый труд и предварительные трехлетние хлопоты, то на второй год нива уже никакого посева не заслуживает, если не будет удобрена. За малым количеством среди дремучих лесов луговых пространств с кормовыми травами, при невозможности разведения рогатого скота в том достаточном количестве, чтобы получать назем, и по крайнему вследствие того недостатку удобрения нивище пускается вперелог, на отдых. Лесная заросль не медлит занять старое место, и нивище это поступает обратным путем в то же звание и значение, которое характеризуют словом лядины. Лядина требует особенно частого и ежегодного ухода (проходной рубки и вырубки сосны и осины для простора белой ольхе, березе и немного ели). И при всем этом только через 35–40 лет лядина может годиться под огнище и ниву и под свежий посев, хотя почва через 8-10 лет дернеет, в более южных местах северных лесов превращается в целину и зовется иногда залогом и непашью.

Таким образом, на севере, в Заволочье, рабочему, поднявшему целину во цвете молодых и ненадломленных сил, надобится период лет, предназначенный вообще для жизни большинству людей, чтобы успеть еще раз обратиться к отдохнувшей земле и вновь попробовать вызвать ее силы, когда человеческие уже надорваны и ослабли, когда на помощь приготовилась уже третья свежая сила — во внуках. Вот почему с древнейших времен и до наших дней практикуется народом такой обычай: посидевший на новом месте 2–3 года покидает его, ищет другого, где бы труд его был легче и производительнее. Туда переносит он и свою избу с приспешнями, которые оттого во всех лесных местностях кажутся временно и наскоро построенными, недомовитыми, бедными и такими по виду и по внутреннему достоинству, что их не жаль покинуть во всякое время. Чуть труд станет потяжелее, земледелец бросает перенесенную избу и на третьем месте строит новую. Но и здесь предпочитает он делать гарь, чем хлопотать об удобрении. Замечательно, что до XV века в древних актах и памятниках не говорится о земледельческих удобрениях нигде ни одного слова, нет и намеков. Даже и в настоящее время по недостатку сенокосов, когда скот приходится подкармливать истолченными в порошок сельдяными головками, скота на севере разводится мало, коровы очень мелки, да таковы же и лошади.

Известная холмогорская порода рогатого скота — лишь удачный опыт перерождения голландской породы в особую, очень молочную, но дальше окрестности Холмогор не привившуюся. Длинные, низенькие, горячие и сильные лошади мезенки, переродившиеся из вывезенных из Москвы другом царевны Софьи князем В. В. Голицыным, почти совсем исчезли и сделались, так же как и обвинки, большою редкостью. Все они отличаются мелким ростом, выносливостью и невзыскательностью к корму. У мезенок, как и у якутских лошадей, последнее свойство доходило до того, что они пропитывались древесной корой, неразборчиво ели опавшие с деревьев листья и т. п.

О сбережении лесов в старое время никто не думал; лес считался ни по чем. Он представлял собою только полный простор для свободного земледельческого русского люда, который еще в XVI веке волен был бросать расчищенную землю и искать другую. Вот почему старые официальные памятники переполнены указаниями на многочисленные группы деревнищ, займищ, селищ и пустошей.

Этому подсечному способу хозяйства, требующему постоянного и настойчивого передвижения вперед в глубь дремучих лесов, Россия обязана колонизацией холодного и негостеприимного севера и завладением столь богатою и обширною страною, какова Сибирь. Если самовольным переселениям в России давно положен предел, то в той новой стране, которая лежит за Уральским Камнем, вольные заселения новых мест производятся прежним порядком под видом и именем заимок. В России же остались только следы, но очень яркие и характерные как в правах, так и в народных обычаях следующего рода.

На лесистом севере оставшиеся жилища немногочисленны и малолюдны: большая редкость встретить деревни свыше 50 дворов. Гостеприимство, приказывающее 'не быть для гостя запасливым, а быть ему раду', — до сих пор у северных русских резко выдающаяся добродетель. За радушием этих людей легко уберечься всякому прохожему и голодному. До сих пор во многих местах (особенно в Сибири) свято соблюдается обычай приделывать к окну, выходящему на улицу, полочку и выставлять на ней на ночное время остатки дневной пищи. Если в настоящее время этот обычай погодился для беглых с каторги, то в свое время он послужил тому, кто свободным насельником перебирался с худого старого на хорошее новое место. До сих пор в глухих лесных местах придерживаются обычая сеять горох и репу при дороге, чтобы прохожий человек мог ими воспользоваться. Наученные личным опытом тяжелых переходов через необитаемые, глухие и опасные леса, передние не забыли о задних и по возможности обеспечивали им путь. Старинный православный обычай ставить кресты на местах отдыха и ночлегов прислужился тем, что наметил дорогу прежде прошедших здесь. На распутьях или росстанях и на тех местах, на которых одна дорога вела туда, где самому быть убиту, а другая туда, где коня потерять, — тот же обычай приурочен к тому, чтобы указывать выход: направления поперечных досок креста прилаживаются всегда так, чтобы с той или другой стороны указывать в надежное и безопасное место. Особенно внимательны обычаи и правила, какими издавна обставлены лесные избушки, известные под именем кушней (от кущей, находящихся в самых глухих трущобах под наблюдением особых сторожей — кушников). Такими избушками заставлены северные леса даже в самых глухих своих тайболах и урманах, и вся сеть их представляет непрерывную цепь станций, уголков для угревы и отдыха по направлению от обоих величайших русских озер до середины Печоры и дальше через Уральские горы в дальнюю глубь сибирской тайги. Это — или оставленные жилья неудачливых поселенцев, или изба, выстроенная про всякий случай догадливыми зверовщиками или земской властью для своей пользы. Во всяком случае, кушни не имеют хозяина и предназначены для общего пользования и всякому, кому приведется попасть сюда и войти погреться и покормиться: погреться — потому, что в избушках всегда складена каменка (очаг), а иногда и русская печь, покормиться — потому, что в кушне, если не живет кушник, всегда где-нибудь стоит про голодного человека кадочка с соленой треской, ведерко с солеными сельдями, сухари в столе, соль в берестяной коробочке, сетка с поплавками половить свежей рыбки, образок в уголку помолиться богу. Попользуйся всем, что оставлено, но и поблагодариз оставь, что можешь. Если же и нет ничего — никто за тем не смотрит; другой