сознаться под пыткой. Я решил, что они умудрились вторгнуться в его подсознание. Умер ли он уже? Я понимал, что во все это втянул его я.
Голова моя дернулась от нового удара.
— Очнись! Слышишь меня? Джонс выдал твои грехи.
— Выдал что? — пробормотал я.
Великий инквизитор приказал помощникам отойти и наклонил надо мной обеспокоенное доброе лицо.
— Милый сын мой, сделай это для господа… и для меня. Мы молодец, ты отважно пытался защитить своих товарищей, но они-то тебя предали, и твоя отвага уже никому на свете не нужна. Не надо уходить на тот свет с такой тяжестью. Сознайся, и пусть смерть возьмет тебя, прощенного.
— Вы хотите убить меня?
Он возмутился.
— Я этого не говорил. Я знаю, что смерти ты не боишься. Но тебе следует бояться встречи с создателем, раз душа твоя так отягощена грехами. Открой, наконец, свое сердце и сознайся.
Он отвернулся от меня и мягким нежным голосом приказал:
— Продолжайте. Но этот раз механическое воздействие. Пока не стоит выжигать его мозг.
Нет смысла рассказывать, что он имел в виду под механическим воздействием. Рассказ мой и так утомителен. Методы инквизитора немногим отличались от средневековых пыток, разве что он куда лучше знал человеческую анатомию и расположение нервных центров и, надо сказать, мастерски использовал свои знания… Сам инквизитор и его помощники вели себя так, будто не получали никакого садистского удовольствия от моих страданий. Это придавало их действиям холодную эффективность. Но давайте опустим детали.
Сколько это длилось? Несколько раз я терял сознание, и помню только, как холодный поток воды снова и снова лился мне на лицо, приводя меня в чувство, а затем следовал новый кошмар. Не думаю, что я сказал им что-то важное, пока был в сознании, а когда терял его, меня предохраняла гипнотическая защита. Помню, как я старался выдумать грехи, которых никогда не совершал, но не могу вспомнить, что из этого вышло.
Помню еще голос, сказавший:
— Он еще выдержит. Сердце крепкое.
… Я был мертв. И это было приятно. Но, наконец, очнулся, как будто после очень долгого сна. Я попытался повернуться в постели, но тело меня не слушалось. Я открыл глаза и оглянулся: я лежал на постели в маленькой комнате без окон. Круглолицая молодая женщина в халате медсестры подошла ко мне и пощупала пульс.
— Доброе утро.
— Доброе утро, — ответила она. — Как мы себя чувствуем? Лучше?
— Что случилось? — спросил я. — Все кончилось? Или это только перерыв?
— Тихо, — сказала она. — Вы еще слишком слабы, чтобы разговаривать. Но все кончилось, и вы среди своих.
— Меня спасли?
— Да. Но теперь молчите.
Она подняла мне голову и дала напиться. Я снова заснул.
Прошло несколько дней, пока я оправился и узнал обо всем.
Комната, в которой я очнулся, была частью подвалов Ново-Иерусалимского универмага. Эти подвалы были связаны системой ходов с подземельями дворца.
Зеб пришел навестить меня, как только мне разрешили принимать гостей. Я постарался приподняться в постели.
Зеб, дружище, а я думал, что ты мертв.
— Кто? Я? — он наклонился надо мной и похлопал меня по руке. — С чего ты это решил?
Я рассказал ему о словах инквизитора. Он рассмеялся.
— Меня даже не успели арестовать. Спасибо тебе. Никогда в жизни больше не назову тебя дураком. Если бы не твоя гениальная догадка разложить на полу свитер, никто из нас не выпутался бы из этого живым. А так, поняв в чем дело, я прямиком направился в комнату ван Эйка. Он приказал мне спрятаться в подземелье и затем занялся твоим спасением.
Я хотел спросить его, как им это удалось сделать, но мысли мои перескочили на более важную тему.
— Зеб, а как Юдифь? Нельзя ли мне с ней увидеться? А то моя медсестра только улыбается и велит не волноваться.
Он удивился:
— А они тебе не сказали?
— Что? Я никого не видел, кроме сестры и врача, а они обращаются со мной, как с идиотом. Да перестань темнить, Зеб. Что-нибудь случилось? С ней все в порядке? Или нет?
— Все в порядке. Она сейчас в Мексике, мы получили об этом сообщение два дня назад.
Я чуть не расплакался.
— Уехала? Это же нечестно! Почему она не подождала два дня, пока я приду в себя?
Зеб ответил быстро:
— Послушай, дурачок! Нет, извини, я обещал не употреблять этого слова: ты не дурачок. Послушай, старина, у тебя нелады с календарем. Она уехала до того, как тебя спасли, еще когда мы не были уверены, что спасем тебя. Не думаешь ли ты, что ее вернут только для того, чтобы вы могли поворковать?
Я подумал и успокоился. Он говорил дело, хоть я и был глубоко разочарован. Он переменил тему:
— Как ты себя чувствуешь?
— Замечательно.
— Они сказали, что завтра снимут гипс с ноги.
— А мне об этом ни слова.
Я постарался устроиться поудобнее.
— Больше всего на свете мечтаю выбраться из этого корсета, а доктор говорит, что придется пожить в нем еще несколько недель.
— Как рука? Можешь согнуть пальцы?
Я попытался.
— Более или менее. Пока стану писать левой рукой.
— Во всяком случае мне кажется, что ты не собираешься умирать, старина. Кстати, если это послужит тебе некоторым облегчением, могу сообщить, что подручных дел мастеришко, который пытал Юдифь, скончался во время операции по твоему спасению.
— В самом деле? Жалко. Я хотел бы оставить его для себя…
— Не сомневаюсь. Но в таком случае тебе пришлось бы встать в длинную очередь. Таких, как ты, немало. Я в том числе.
— Но я-то придумал для него кое-что оригинальное. Я заставил бы его кусать ногти.
— Кусать ногти? — Зеб явно удивился.
Пока он не обкусал бы их до локтей. Понимаешь?
— Да, — усмехнулся Зеб. — Нельзя сказать, что ты страдаешь избытком воображения. Но он мертв, и нам до него не добраться.
— Ну тогда ему повезло. А почему ты, Зеб, сам до него не добрался?
— Я? Да я даже не участвовал в твоем спасении. Я к тому времени еще не вернулся во дворец.
— Как так?
— Не думаешь ли ты, что я все еще исполняю обязанности ангела?
— Об этом я как-то не подумал.
— Не мог я вернуться после того, как скрылся от ареста. Теперь мы оба дезертиры из армии Соединенных Штатов — и каждый полицейский, каждый почтальон в стране мечтает получить награду за нашу поимку.
