Воссоединенные

***

— Микрокарта все еще у тебя? — спрашивает она позже. — Могу я поглядеть ее еще раз?

— Конечно, — я придвигаю свой стул ближе к кровати и поворачиваю датапод так, чтобы ей было видно экран.

Они снова здесь, на фотографиях: дедушка со своими родителями, бабушка, отец.

— По традиции, Сэмюэль Рейес составил список любимых воспоминаний о каждом из живых членов своей семьи, — рассказывает историк.

— О своей невестке Молли он выбрал день, когда они впервые встретились. — Голос историка наполнен гордостью, как будто подтверждая значимость Обручения, каким, по моему мнению, оно и должно быть. Но также это подтверждение любви. Любви отца к своему сыну, отпустившего его и позволившего ему сделать свой выбор.

Слезы текут по щекам мамы. Они все покинули нас, все родные с той первой встречи. Бабушка, которая сказала, что у моей мамы на лице отражается солнце. Дедушка, отец.

— Любимым воспоминанием о сыне, Абране, был день, когда они впервые по-настоящему поссорились.

На этот раз я нащупываю кнопку паузы, чтобы приостановить воспроизведение. Почему дедушка выбрал именно это воспоминание? У меня столько воспоминаний об отце — его смех, сияющие глаза, когда он рассказывал о своей работе, то, как он любил мою мать, игры, которым он научил нас. Мой отец был, в первую очередь, добрым, безропотным человеком, и вопреки стихотворению, советующему обратное, я надеюсь, что именно так он ушел в свою ночь.

— Почему? — спрашиваю я мягко. — Почему дедушка сказал так про папу?

— Звучит странно, не правда ли? — говорит мама, и я вскидываю на нее глаза, замечая слезы, катящиеся по ее щекам. Она знает, что его больше нет, хотя она не спрашивала, и я не рассказывала.

— Да.

— Это случилось до того, как я познакомилась с твоим отцом. Но он рассказывал мне об этом эпизоде. — Мама делает паузу, прижимая ладонь к своей груди. Очевидно, что ей тяжело дышать без него, думаю я, что-то внутри все еще давит от этой потери. — Ваш отец говорил мне, что дедушка отдал тебе стихотворения, Кассия. Он также пытался дать их твоему отцу.

Теперь я не могу дышать. — Он сделал это? — шепчу я. — И папа читал стихи?

— Только один раз. А потом вернул их назад. Не захотел хранить у себя.

— Почему?

Мама качает головой. — Он всегда говорил мне, что причиной этому было то, что он был счастлив в Обществе. Он хотел, чтобы все были в безопасности, и был доволен тем, что предлагало Общество. Это был его выбор.

— Что сделал дедушка? — спрашиваю я. Я представляю, как дарю кому-то подарок, а потом получаю его обратно. Родители всегда дарят вещи, которые не нужны их детям. Дедушка пытался дать моему отцу стихи и рассказать ему о мятеже. А мои родители пытались обеспечить мне безопасность.

— Тогда-то они и поссорились, — продолжает мама. — Твоя прабабушка сохранила те стихи. Они олицетворяли собой бесспорное наследие мятежа. Но Абран считал это слишком опасным, твой дедушка брал на себя слишком большой риск. В конце концов, он согласился с выбором вашего отца. — Она убирает руку с груди и вздыхает еще глубже.

— Вы знали, что дедушка даст стихи мне? — спрашиваю я.

— Мы думали, что такое может произойти.

— Почему вы не остановили его?

— Не хотели отнимать у тебя право выбора.

— Но дедушка никогда не рассказывал мне о Восстании, — возражаю я.

— Я думаю, он хотел, чтобы ты нашла свой собственный путь, — с улыбкой произносит мама. — Он нашел свой путь в мятеже. Я думаю, именно поэтому он выбрал ссору с твоим отцом своим любимым воспоминанием. Хотя он и расстроился из-за этого, позже он понял, что твой отец проявил силу, выбирая свой собственный путь, и восхищался им за это.

Я понимаю, почему отцу пришлось исполнить последнюю волю дедушки — уничтожить его пробирку с образцом ткани, — даже если не был согласен с его выбором. Это была его очередь отдать свой долг: быть тем, кто уважает и чтит принятое решение. Отец распространил этот подарок и на меня. Я вспоминаю, что он сказал в своем сообщении: Кассия, я хочу, чтобы ты знала, я горжусь тобой за то, что ты делаешь, и за то, что ты оказалась более храброй, чем я.

— Вот почему Восстание не дало нам иммунитет к красной таблетке, — говорит мне Брэм. — Они думали, что наш отец слабак, что он предатель.

— Брэм, — упрекаю я.

— Я не сказал, что верю этому. Восстание ошибалось.

Я смотрю на маму. Она закрыла глаза. — Пожалуйста, — говорит она. — Проиграй до конца.

Я нажимаю кнопку на датаподе, и историк снова рассказывает.

— Его любимым воспоминанием о внуке, Брэме, было первое сказанное им слово. Этим словом было «еще».

Брэм слегка улыбается.

— Любимым воспоминанием о внучке Кассии, — говорит историк, и я наклоняюсь ближе, — был день красного сада.

И все. Датапод потухает.

Мама открывает глаза. — Вашего отца больше нет, — говорит она, ее губы дрожат.

— Да, — киваю я.

— Он умер, когда ты была неподвижной, — говорит Брэм. Его улыбка исчезла, голос звучит тяжело и печально из-за того, что ему приходится говорить эту ужасную новость.

— Я знаю, — говорит мама, улыбаясь сквозь слезы. — Он приходил попрощаться.

— Как? — удивляется Брэм.

— Я не знаю, — говорит она. — Но он приходил, когда я была в коме, я видела его. Он был со мной, а потом ушел.

— Я видел его мертвым, но не так, как видела ты, — говорит Брэм. — Я нашел его тело.

— О, нет, Брэм, — ее голос падает до шепота от страдания. — Нет, нет, — повторяет она и крепче обнимает моего брата. — Мне жаль. Мне так жаль.

Мама крепко прижимает к себе Брэма. Я отрывисто дышу, как дышат, когда боль становится слишком сильной, чтобы плакать, когда на слезы не остается сил, потому что ты пропитан болью, и если ты дашь ей выйти наружу, то она рискует уничтожить тебя. Я пытаюсь справиться с этим, но понимаю: ничто не сможет изменить тот факт, что моего отца больше нет, что он похоронен.

Мама смотрит на меня взглядом, полным мольбы. — Можешь принести мне что-нибудь, — просит она, — какое-нибудь растение?

— Конечно.

***

Я не знаю растения так хорошо, как моя мать, поэтому не уверена, что именно сорвала во внутреннем дворике медицинского центра. Это может быть сорняк, а может и цветок. Но я думаю, она будет счастлива всему — она просто хочет, нуждается в чем-то, что разбавит стерильность ее палаты и пустоту мира в отсутствии ее мужа.

Я сворачиваю фольгу, которую захватила с собой, в подобие кружки, нагребаю туда землю, и вырываю растение.

Его корни свисают вниз, некоторые толстые, другие настолько тонкие, что легкое дуновение ветра треплет их с той же легкостью, что и листья. Когда я встаю, мои колени запылились, а руки почернели от грязи. Я несу своей маме растение, потому что отца вернуть уже никак не могу. Теперь я понимаю, почему