лесного жителя. Он-то может и помог бы этому зэку — были на то пути и способы, — но не мог, верно служа проклятой Системе. Странно: не любил, но преданно гнил ради нее в тайге.
— Стрельба была — спрашиваю? — повторил он свой вопрос, видя, что Сергеев не очень торопится отвечать.
— Была, Петр Андреевич, — все так же в сторону ответил прапорщик. — Врача надо.
Последнюю фразу сказал как-то уж очень тоскливо, грустно.
— 'Синие'? — спросил майор, имея ввиду робы заключенных.
— Нет.
— А кто? — спросил и пошел, не дожидаясь ответа. Его раздражала эта томность в голосе прапорщика.
— Томину врача надо, — более требовательно повторил Сергеев, ступая следом.
— Затоковал, тетерев, — неласково бросил майор. — Погоди с врачом — посмотрю сам, что вытворили. А что с Томиным-то?
Ответ был уже не нужен. Все увидел сам.
Столпившиеся солдаты расступились. На бетоне лежал Томин. Белый в лице, словно обсыпанный мукой. Глаза закрыты, веки дрожат, рот стянут тонкой бескровной линией губ. Китель на груди изорван в ленты, а на животе пропитан буростью. До тошноты пахнет утробой. Ноги согнуты в коленях, дергаются и дрожат. Одна рука чуть выше локтя стянута зэковским брючным ремнем, а дальше пусто — розовый осколок кости и лоскуты окровавленного мяса.
— Мля, мать твою, — только и прошептал майор, сталкивая фуражку на затылок.
— Это из шахты так его, — сказал кто-то низким голосом.
Краснухин повернулся на голос и увидел Купкина. Зэк стоял рядом и не сводил глаз с лейтенанта.
— Я тебя спрашивал? — спокойно, но со злостью спросил майор, и вдруг заорал, надрывая глотку: — Сука, я тебя спрашивал?
Он подскочил к зэку с автоматом, и им, как дубиной, огрел того по голове. Купкин захрипел и рухнул, заливаясь кровью из разбитого лысого черепа. Стоящие на коленях под охраной остальные 'синие' вскочили, но солдаты ударами автоматов и пинками заставили их вновь опуститься на колени. Глаза зэков поливали Краснухина нескрываемой ненавистью.
— Что?! — заерничал он. — Не нравится?.. Да? Сейчас я вам покажу! Бунт?..
Он отступил, передергивая затвор на оружии.
— Разойдись! — приказал солдатам.
Охрана торопливо разбежалась в стороны. Оставшись одни, зэки замотали растерянно головами, выкатили глаза, побледнели. Кто-то из них хотел что-то сказать, но тут резанула длинная автоматная очередь.
Пули зазвенели по выступам скалы, выли, стонали, разлетаясь после ударов о камень. Зэки ничком попадали и съежились. Кто-то из них высоко, нечеловеческим голосом заскулил, а потом истошно заблажил под грохот выстрелов:
— За что-о-о-о, су-у-ка-а-а!!!
Краснухин, не помня себя от ярости, сначала не понял, почему пули летят мимо людей, и лишь несколько секунд спустя увидел, как чья-то рука сильно задирает оружие вверх. Это был Сергеев. Лицо строгое, грозное и серое. Майор рванул оружие на себя, высвободил его и, не снимая палец с крючка, направил его на прапорщика, но тот был проворнее — отскочил, вновь наскочил, и через мгновение Краснухин с такой силой грохнулся о щербатый бетон, что в глазах полыхнуло белым огнем. Автомат выпал из его рук и теперь лежал рядом, потрескивая остывающим металлом. Майор застонал, замычал, стараясь скинуть с себя прапорщика, который точно и тренированно свалил его, а теперь сидел сверху, заламывая за спину руки своему командиру. Его выверенный удар по почкам выбил из майора последнюю волю к сопротивлению. Сергеев расстегнул на нем кобуру и забрал пистолет, но и после этого не поторопился отпускать Краснухина.
— Спокойно, Петр Андреевич, спокойно, — приговаривал он. — Я не таких быков на фронте обламывал. Тихо, тихо…
— Отпусти, — простонал Краснухин уже спокойно. — Утих я.
— Неужто? — засомневался Сергеев.
— Точно, черт! Слезь!
Прапорщик повременил немного, но отпустил, подобрав автомат, и, отойдя в сторону, посоветовал:
— Ты только спокойно. Я стреляю крепче твоего.
Тряхнув головой, майор встал, провел рукой по лицу, с удивлением посмотрел на испачканную кровью ладонь, сплюнул кровью.
— Никого не зацепил? — спросил он, оглядывая растерянные лица солдат. Зэки продолжали лежать, приходя в себя от пережитого смертельного ужаса. Кто-то из них тихо всхлипывал.
— Шарко скосило, — сказал кто-то упавшим голосом. — Прямо в кабине.
Все повернулись в сторону машины. Лобовое стекло густо покрыто сеткой трещин, несколько дыр.
— Дмитриев! — позвал прапорщик, поднимая на майора автомат. — Пойди — проверь.
Солдат конвоя подбежал к кабине, открыл дверцу, повозился немного там и сказал громко и просто:
— Запросто: в горло и лицо. Наповал, товарищ прапорщик.
Сергеев заскрежетал зубами, в упор глядя на Краснухина.
— Дмитриев!
— Да, товарищ прапорщик.
— Есть наручники?
— Есть, конечно.
— Пристегни майора к машине.
Пока солдат выполнял приказ, Сергеев говорил майору:
— Это трибунал, Петр Андреевич… Таких как ты, на фронте сразу в расход пускали. За что парня убил? Ему по осени домой. Два месяца оставалось…
— Руку не подбил бы, зараза, был бы твой Шарко живой и теплый! — тяжело огрызнулся Краснухин. — Чего лез, мать твою… в…!
— Не кривись, дурак. Всадить бы в тебя пулю!..
— А ты всади, — сказал с вызовом майор. — Точно — всади. Думаешь, судить будут? На, — он скрутил шиш и ткнул его прапорщику в лицо, — выкуси вот. Кто поверит тебе, контуженному? Кто?.. А этой тупой солдатне? Мне поверят. Мне!..
— Томин кончился, — долетела фраза.
— А Купкин? — спросил Сергеев.
— Жив 'синий'! В себя пришел. Слаб.
Прапорщик, тяжело удерживая автомат, медленно пошел к лежащим зэкам.
— Эй! — окликнул его Краснухин. Отчаяние и страх перестали бурлить в нем хмельным куражом. Он успокоился. — Дмитрий Васильевич!..
Сергеев остановился, но не обернулся.
— Ну, со мной все ясно — конец, — начал майор. — Но все-таки охота знать, что случилось тут до меня? Кто так изорвал Томина? Где все остальные солдаты и 'синие'? Слышь, Дима, а?
— Ракханов, расскажи майору, — указал рукой на кого-то прапорщик. — А мы, ребята, пойдем остальных искать. Может кого и выручим.
Он собрал всех солдат, придирчиво осмотрел оружие, проверил его, потом подошел к зэкам, которые к этому времени успокоились и сидели на бетоне, дымя сигаретами и отмахиваясь от назойливого комарья.
— А вы с нами пойдете?
Не отвечали долго.
