несведущих,- вор с неудовольствием поглядел на рабочего и продолжал: - Иду себе спокойно по бану к выходу...' Тут выступил вперед учитель, сказав: 'Брат, мы же тут все несведущие, и ты на это не обижайся, а рассказывай плавно, по-русски, без воровского языка'.
Вор подумал, кивнул головой согласно: 'Ладно, попробую, - и начал плавн но: - Значит, иду к выходу и в самых вокзальных дверях сталкиваюсь нос к носу с Николаем Ивановичем. Вышли с ним на площадь привокзальную, закурили, разговариваем, как, мол, жизнь, когда никакой жизни нет, идет сплошная черная пиковая масть. Говорили долго, потому давно не виделись: 'Ну,- говорит,- бежать надо, но ответь на один мой вопрос: что в чемодане, что стоит у ног твоих?' Снимает с руки часы и предлагает: 'Скажи, что в чемодане и твои часы!' Я было вбок, он за мной, часы опять на руку надел и смотрит на меня как обычный легавый: 'Открывай чемодан',- шипит. Я же вразумляю его: 'Ну взял я чемодан у фраера - не обеднеет. Взял без свидетелей. Ты же меня знаешь - не колюсь я'. Подумал, махнул рукой: 'Ладно, пойдем оформим - сдашь чемодан, как пропавший, и уйдешь'. Обидел он меня тут сильно, на мне же шесть судимостей - все кражи - пойди я с ним в его ведомство, никто свидетелей не спросит, и в суде также не спросят. Сказал я все это, бросил чемодан ему под ноги и пошел свободный. Но то ли день такой выдался в полоску, то ли поезд запаздывал...- Вор задумался, посчитал по пальцам, сказал удовлетворенный: - Точно, день! Понедельник.- Тут вор замолчал и стал смотреть вверх, на звезды.... 'Ты рассказывай - дальше что?' - 'А ничего,- лениво сказал вор,- вылетел из вокзальных дверей потерпевший, заметил желтый свой чемодан - мы же почти что у дверей, шагах в десяти стояли - подлетел ко мне, кричит: 'Он украл. Клянусь, он'. Вор замолчал и уже начал песню, однако, услышав вопрос, ответил: 'Что дальше? Дали семь лет - и точка, дальше же ничего - пусто все дальше...'
Сидели братья в траве, пел в ночи грустную песню вор...
Песня была длинной, а конец совсем печальный. Дослушав песню, сидели тихо, и вор продолжил рассказ:
'После суда - руки за спину - повели, посадили в воронок. Подъехали к тюрьме, открывают ворота, въехал воронок во двор тюремный, остановился, вывели всех шестерых, сидевших в воронке, поставили в шеренгу, никуда не ведут - ждут. Стою и думаю: 'Непонятно все, не по внутреннему распорядку все идет'.
Выходит из административного корпуса начальник тюрьмы, полковник Василий Васильевич - Васька, попросту. Конвойный подает ему документы на заключенных, пять папок, начальник вручает дела в папках тюремному конвою и пятен рых - здоровых лбов - уводят на шмон. Стою один, и никого в тюремном дворе нет - 'воронок' уехал, конвой ушел, и напротив меня стоит только начальник с моим делом под мышкой. Постоял, подошел близко и говорит: 'Константинов, ты же Иванов, ты же Коробов, ну зачем ты Василий явился!' Я как услышал слова эти: 'Зачем явился', растерялся: 'Как, говорю, зачем? Статья на мне'. А он смотрит на меня, качает головой, сокрушается: 'Ты же, Вася, честный вор,- что тебе здесь делать? Ответь!' - 'Сидеть,- говорю.- Да что я толкую - вы, начальник, не хуже меня все знаете!' Тут его будто прорвало, хлопнул папкой с делом по колену, согнулся в дугу и заорал на весь двор: 'С кем сидеть собрался, с мокрушниками, рэкетирами, с бандитами деревянными или, может, с врагами народа, что миллиардами ворочают? Ты как-никак вор в законе. Позорно с ними сидеть. Понял?' - 'А как же рецидив - кража как?' - спрашиваю. Он мужик пожилой, устал, видать, от крика своего, махнул рукой: 'Какая кража... Разве сейчас так крадут? В общем так хочешь сидеть, давай миллион. Это дешево еще - миллион - у них здесь семга под койками, жрать не успевают - тюрьма рыбой пропахла. Давай пять миллионов и иди на шмон самолично'. Подковырнул я его здесь: 'Какие пять - говорил миллион!' Рассмеялся начальник: 'Пойдем, - говорит, - со мной'. Пришли к нему в кабинет, наливает начальник себе и мне из квадратной литровой бутылки водки и говорит: 'Может, за подлость честный вор посчитает с легавым пить, а я выпью!' Подумал я: 'Нарушаю закон наш!' С другой же стороны, плохого о нем не слышал, в общем выпили по стакану, поглядел он на бутылку - указал в нее пальцем: 'Знаешь, откуда? На шмоне в жопе нашли. Видел лбов, что с тобой ехали - у такого и нашли. Ты пей, одеколоном вымыли, и не раз - я брезгливый. Пятеро же, что с тобой привезли, - мокрушники, вышак им светит, но, поверь, через два-три года на свободе будут - выкупят. Вот такие дела, Василий... Не смотри на бицепсы - душа у них цыплячья!'
Не помню, как вышли, как дошли до ворот, помню только, прежде чем сел в поезд, генерала встретил с тележкой багажной'.
Братья сидели хмурые и один-единственный вопрос задали: 'А знаешь, откуда взялись те, что миллиардами ворочают?' На что вор, подумав, ответил так: 'Про всех сказать не берусь, но контингент по торговой части и раньше сидел, только без семги'.
Светало, когда братья закончили разговор, поднялись и вошли в дом, не услышав, как первая машина, урча мотором, тяжело въехала в сорванные ворота неработающего, остановленного завода, кузов самосвала поднялся черной коробкой вверх, и первая гора мусора легла на землю поселка.
Дела коммерческие складывались у Пенкина по-разному. Бывало, что, приходя по вызову к заказчику, встречал в квартире милицию, щелкающих камерами экспертов, а самого заказчика лежащим на полу, с прошитым автоматной очередью животом. Уйти незаметно было невозможно, да и глупо - найдут, и потому приходилось сидеть в официальных местах, давать показания следователю, который, правда, быстро отпускал Пенкина, убедившись, что имеет дело с художником, и только.
Может быть, из-за подобного случая с заказчиком и последующего захоронения тела вернулся Пенкин к вопросу, за который уже как-то брался решать, снимая кальки с рисунков и даже вылепив из глины 'болванку' головы.
Заказчики, имевшие уже свое изображение, и те, кто ожидал своей очереди,- очередь желавших иметь портрет работы Пенкина существовала, даже увеличивалась - относились к художнику, конечно, не как к равному, но человеку из своего окружения, оценивая Пенкина выше прислуги в доме или охранников - то есть к человеку труда умственного. Узнав из газеты об очередной жертве разборки, Пенкин на следующий день обнаружил в почтовом ящике конверт с извещением о дне похорон и, повертев в руках приглашение, любопытства ради решил пойти на кладбище.
В день, указанный в приглашении, Пенкин надел черный траурный костюм, того же цвета галстук и ботинки и скоро очутился на кладбище в густой толпе, окружавшей гроб, заметив лица знакомые и даже раскланявшись издали с некоторыми из них.
Толпа, постояв, двинулась к месту захоронения, гроб, лежавший на плечах дюжих молодцов, плыл над головами, слегка покачиваясь в хмуром небе. Гроб был открыт - крышку гроба несли сзади. Открытый, гроб с покойником установлен был на сооруженном у могилы возвышении. Пенкин, искренне соболезнуя, встав в длинную очередь прощавшихся, двигался к гробу: до возвышения у могилы оставалось несколько шагов - женщина впереди стояла уже у ног покойного и секунду спустя склонилась у изголовья, закрывая черным силуэтом голову лежавшего в гробу - минута прощания затянулась, Пенкина в спину толкали нетерпеливые, женщина шагнула в сторону, уступая место Пенкину, но тот замер на месте, увидев прямо перед собой вовсе не покойного, а свой портрет, раскрашенный ярко и безвкусно, - сзади толкали и даже шептали что- то, но ошеломленный Пенкин стоял точно врытый в кладбищенскую глину, и только крепко взявшие его под руки молодцы, следившие за порядком, отвели Пенкина в сторону, позволив, таким образом, продолжить траурную церемонию.
'Плагиат! Загримировали покойника под сделанный мною портрет. В конце концов, это же деньги. Платят же за репродукцию!' - так думал Пенкин, возвращаясь с похорон.
Дома, успокоившись, мысли Пенкина потекли в иной плоскости: 'Надо же так врать в цвете,- упрекал себя Пенкин.- Какой же на самом деле',имея в виду заказчика, думал Пенкин, расхаживая по комнате, и ходил так, пока взгляд не уперся в гипсовый лосиный зад. Лось стоял на стеллаже, готовый к покраске, но так и не покрашенный - закрылся салон. 'Блик на жопе', вспомнил выражение, слышанное от живописцев, и блик, лежавший на тугом розовом заде натурщицы, тоже вспомнил и сравнил его с мертвым бликом на гипсовом лосе, сказал, обратившись к гипсовому заду: 'Нет, совсем не тот блик,- цвет не тот, тухлый цвет'.
В машине, черной и длинной, присланной за ним заказчиком, Пенкин торопил шофера, решив твердо, что будет писать по возможности так, как есть на самом деле - тому виной не были лавры живописца, а лишь крайнее любопытство человека, желавшего посмотреть в замочную скважину.
Добравшись, наконец, до места, Пенкин вошел в дом, где в одной из комнат, освещенной дневным светом, падавшим из большого без переплетов окна, увидел заказчика и, поздоровавшись, сел напротив,
