Ее в былых и новых преступленьях,
Стоит, не отрицает ничего.
И было мне и сладостно и горько:
Отрадно самому беды избегнуть,
Но горестно друзей ввергать в беду.
А все ж не так ее несчастье к сердцу
Я принимаю, как свое спасенье.
1-Й СТРАЖНИК. /Выпаливает./ Я первый это заметил, начальник! Остальные могут подтвердить, что это я первый дал сигнал тревоги.
КРЕОН. Сигнал тревоги? Почему?
1-Й СТРАЖНИК. Да этот труп, начальник! Кто-то его засыпал. Правда, чуть-чуть. Тело едва забросали землей... Но так, чтобы его не растерзали хищники.
КРЕОН /подойдя ближе/. А может быть, просто какое-нибудь животное рыло землю?
1-Й СТРАЖНИК. Никак нет, начальник. Мы тоже сначала так подумали. Но земля была набросана сверху, как полагается по обряду. Видно, знали, что делали.
КРЕОН. Но кто осмелился? Какой безумец решил ослушаться моего повеления? Заметил ли ты какие- нибудь следы?
1-Й СТРАЖНИК. Ничего, начальник. Только чуть заметный след, как будто птичка пробежала. Потом, обыскав хорошенько все кругом, Дюран нашел чуть подальше лопатку. Детскую лопатку, совсем старую и заржавленную. Но ведь не мог же ребенок решиться на такое дело! Наш старший все-таки сохранил эту лопатку для следствия.
КРЕОН /задумчиво, про себя/. Ребенок- Хоть оппозиция и разгромлена, но тайно она продолжает действовать повсюду. Все эти друзья Полиника, припрятавшие золото в Фивах; пропахшие чесноком, вожди плебса, вдруг объединившиеся со знатью; жрецы, пытающиеся поживиться, ловя рыбку в мутной воде... Ребенок! Они, наверное, решили, что так будет трогательнее. Представляю себе этого ребенка с физиономией наемного убийцы, с лопаткой, аккуратно завернутой в бумагу и спрятанной под одеждой... Если только они и в самом деле не подучили какого-нибудь ребенка, оглушили его громкими фразами... Невинная душа - неоценимая находка для их партии! Бледный мальчуган, презрительно плюющий в солдат, наводящих на него ружья... Молодая невинная кровь, обагрившая мои руки. Еще один удачный ход! /Приближается к стражнику./ У них должны быть сообщники! Может, они есть и среди стражников. Слушай, ты!..
1-Й СТРАЖНИК. Начальник, мы сторожили как следует! Дюран присаживался на полчасика, у него болели ноги, но я, начальник, был все время на ногах. Старший может подтвердить.
КРЕОН. Кому вы успели рассказать о случившемся?
1-Й СТРАЖНИК. Никому, начальник. Мы сразу же бросили жребий, и вот я пришел.
КРЕОН. Слушай хорошенько. Приказываю продлить срок вашего дежурства. Те, кто придет вас сменить, пускай вернутся назад. Таков приказ. Возле трупа должны находиться только вы. И ни слова о происшедшем! Вы виновны в том, что небрежно несли караул, вы все равно будете наказаны. Но если вдобавок ты проболтаешься, если в городе распространится слух, что труп Полиника пытались похоронить, я всех вас повешу!
1-Й СТРАЖНИК /вопит в ужасе/. Мы никому не говорили, начальник, клянусь! Но ведь пока я здесь, они, может быть, уже сказали тем, кто пришел нас сменить! /На лбу у него выступают крупные капли пота, язык заплетается./ Начальник, у меня двое детей, один - совсем крошка! Ведь вы подтвердите на военном суде, что я был здесь? Я был тут, с вами! Значит, у меня есть свидетель! Если кто-нибудь и проболтается, так это не я, а другие. У меня есть свидетель!
КРЕОН. Беги назад, да живей! Если никто не узнает, ты будешь жив.
СТРАЖНИК выбегает.
/Некоторое время молчит, затем шепчет./ Ребенок...
Вступает ХОР.
ХОР. Ну вот, теперь пружина натянута до отказа. Дальше события будут разворачиваться сами собой. Этим и удобна трагедия - нужен лишь небольшой толчок, чтобы пустить в ход весь механизм, достаточно любого пустяка мимолетного взгляда на проходящую по улице девушку, вдруг взмахнувшую руками, или честолюбивого желания, возникшего в одно прекрасное утро, в момент пробуждения, желания, похожего на внезапно проснувшийся аппетит, или неосторожного вопроса, который однажды вечером задаешь самому себе... И все! А потом остается одно: предоставить событиям идти своим чередом. Беспокоиться не о чем. Все пойдет само собой. Механизм сработан на совесть, хорошо смазан. Смерть, предательство, отчаяние уже здесь, наготове, и взрывы, и грозы, и безмолвие, все виды безмолвия: безмолвие конца, когда рука палача уже занесена; безмолвие начала, когда обнаженные любовники впервые, не смея пошевельнуться лежат в темной комнате; безмолвие, которое обрывает вопли толпы, окружающей победителя, как в кино, когда звук внезапно пропадает, - открытые рты беззвучно шевелятся, а победитель, уже побежденный, одинок среди этого безмолвия...
Трагедия - дело чистое, верное, она успокаивает... Прежде всего, тут все свои. В сущности, ведь никто не виноват! Не важно, что один убивает, а другой убит. Кому что выпадет. В драме - с предателями, с закоренелыми злодеями, с преследуемой невинностью, с мстителями, ньюфаундлендскими собаками, с проблесками надежды - умирать ужасно, смерть похожа на несчастный случай. Возможно, еще удалось бы спастись, благородный юноша мог бы поспеть с жандармами вовремя. В трагедии чувствуешь себя спокойно, потому что знаешь: нет никакой надежды, даже самой паршивенькой; ты пойман, пойман, как крыса в ловушку, небо обрушивается на тебя, и остается только кричать не стонать, не сетовать, а вопить во всю глотку то, что хотел сказать, что прежде не было сказано и о чем, может быть, еще даже не знаешь. А зачем? Чтобы сказать об этом самому себе, узнать об этом самому. В драме борются, потому что есть надежда выпутаться из беды. Это неблагородно, чересчур утилитарно. В трагедии борьба ведется бескорыстно. Это для царей. Да и, в конце-то концов, рассчитывать ведь не на что!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
Появляются все ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА.
АНТИГОНА. Чего ж ты медлишь? Мне твои слова
Не по душе и по душе не будут.
Тебе ж противны действия мои.
Но есть ли для меня превыше слава,
Чем погребенье брата своего?
И все они одобрили б меня.
Когда б им страх не сковывал уста,
Одна из преимуществ у царя
И говорить и действовать как хочет.
КРЕОН. Из граждан всех одна ты мыслишь так.
АНТИГОНА. Со мной и старцы, да сказать не смеют.
КРЕОН. Тебе не стыдно думать с ними розно?
АНТИГОНА. Чтить кровных братьев - в этом нет стыда.
КРЕОН. А тот, убитый им, тебе не брат?
АНТИГОНА. Брат - общие у нас отец и мать.
КРЕОН. За что ж его ты чтишь непочитаньем?
АНТИГОНА. Не подтвердит умершей этих слов.
КРЕОН . Ты больше почитаешь нечестивца.
АНТИГОНА. Но он - мой брат, не раб какой-нибудь.
КРЕОН. Опустошитель Фив... А тот - защитник!
АНТИГОНА. Один закон Аида для обоих.
КРЕОН. Честь разная для добрых и для злых.
АНТИГОНА. Благочестиво ль это в царстве мертвых?
КРЕОН. Не станет другом враг и после смерти.
АНТИГОНА. Я рождена любить, не ненавидеть.
ЭВРИДИКА. Сад еще спал, он не подозревал, что я любуюсь им. Как красив сад, когда он еще не думает о людях! Поля были мокрые от росы и чего-то ожидали. Все кругом чего-то ожидало. Я шла одна по дороге, звук моих шагов гулко отдавался в тишине, и мне было неловко - ведь я прекрасно знала, что ждут не меня. Тогда я сняла сандалии и осторожно проскользнула в поле, так что оно меня не заметило. Была еще ночь. Только одна я в полях и думала, что
