– Избыток храбрости всегда оборачивается любовью к смерти.
– Мы любим друг друга, – продолжил Тристан, обращаясь к матери. – Мы собираемся отправиться на поезде в Сан-Паулу. С помощью моего брата Шикиниу я хочу найти там работу на автомобильном заводе. Мама, мне нужен его адрес.
Изабель впервые услышала о третьем брате. Лицо его матери вытянулось, но потом она хитро прищурилась.
– Еще один паршивец, – сказала она. – Ни гроша домой не присылает, а ведь уже разбогател, «жуки» делает, на которых все ездят. Если бы аптекарь дал мне приличное лекарство, никто бы из вас, паршивцев, не обременял собою Мать-Землю.
Девочка у очага спросила:
– А ее мы тоже будем кормить? Теста хватило только на восемь лепешек.
– Отдай ей мою долю, – ответил Тристан.
– Нет, тебе нужно копить силы, – сказала Изабель, хотя у нее все плыло перед глазами от голода. В голове звенело, а в желудке будто кошки скребли... Неужели бедняки постоянно испытывают эти ощущения? Она пересчитала людей в хижине, и у нее получилось шесть человек, включая спящего. – Тристан по движению зрачков Изабель угадал ее мысли.
– Есть еще бабуля, – пояснил он.
Из вороха циновок и мешков в самом дальнем и сумрачном углу хижины с доброй улыбкой поднялось странное существо, которое, казалось, состояло из тощих темных лохмотьев и костей. Старая изможденная женщина в лазурном ситцевом платке в горошек, обернутом вокруг головы наподобие чалмы, шаркая, двинулась к ним, шаря рукой по залатанной стене хижины, чтобы не потерять дорогу. Глаза ее были лишены зрачков, а кожа напоминала растрескавшуюся от засухи черную землю.
– Это ваша мать? – спросила Урсулу Изабель. Хотя мать Тристана не выказывала никакого к ней расположения, Изабель чувствовала необходимость сблизиться с ней, как с потенциальной наставницей в новом искусстве женской жизни.
– Какая, к черту, мать, не было у меня никакой матери, – пробубнила в ответ Урсула. – Старая бабуля говорит, будто она мать моей матери, но кто это может доказать? Она живет здесь, ей больше некуда податься, собрались здесь кто попало, а я их корми своей дыркой. Паршивцы с пустыми карманами, вроде этого, мне всю дыру протерли.
Урсула сердито хлопнула себя по боку, и спящего мужчину снова отбросило в сторону. Веки его поднялись, как у ящерицы, когда та высовывает язык.
– У него в штанах пусто, одни яйца, – объяснила она Изабель, а затем, словно почуяв, что девчонка нуждается в поучении, добавила:
– Когда будешь трахаться, всегда требуй деньги вперед. За анальный секс требуй больше, потому что это больно.
С бабулей получалось семь человек. Значит, одна лепешка лишняя, подсчитала Изабель. Они с Тристаном могут разделить ее. Собственный голод представлялся ей неким твердым предметом, лежащим в прозрачном сосуде окружающей жизни. Даже стены хижины с размытыми столбиками света казались все более прозрачными по мере пробуждения Фавелы и нарастания шума на улицах Рио у подножия горы. Из того же угла, откуда появилась бабу ля, вышли еще двое – коренастый мужчина и женщина, уже далеко не молодые, но еще не старые – они ощупью пробрались к выходу из хижины и ловко схватили по лепешке с плиты.
Изабель поразилась тому, с каким количеством народа она так крепко проспала всю ночь. Бедняки, как и животные, выработали удивительно тактичную политику жизненного пространства. Теперь, когда Изабель смогла оценить размеры хижины, она увидела, что места здесь не больше, чем в туалетной комнате дяди, если, конечно, не считать утопленную в пол ванну, желтый унитаз с мягким сиденьем и подобранные в цвет биде, две раковины по бокам от большого зеркала, два туалетных столика (один для лекарств, а другой для косметики, брошенной тетей Луной), вешалку для одежды и полотенец, сушилку, похожую на стрельчатое окно церкви; отдельную душевую кабину с матовой стеклянной перегородкой и шкафчика, где Мария хранила стопки сложенных полотенец всевозможных размеров. Когда Изабель была маленькой, эти стопки казались ей мохнатой лестницей. И когда она вырастет, то взберется по этой лестнице и станет домохозяйкой, как тетя Луна, только полотенец у нее будет еще больше, а муж будет даже лучше дяди Донашиану.
ПОДСВЕЧНИК
Назревала драка. Эвклид, который на пляже казался таким милым скуластым молокососом, теперь требовал от своего брата, чтобы они обратили в прибыль свою в некотором роде власть над этой бледнолицей богатой девушкой. Тристан подобрал обе спортивные сумки, взяв их под левую руку, и оставил правую свободной. Его рука покоилась на поясе шортов рядом с тем местом, где, как уже знала Изабель, обитало лезвие бритвы.
– Она моя, – говорил Тристан. – Я обещал, что ей никто не причинит вреда. Ты слышал мои слова.
– Слышал, но сам-то я ничего не обещал. Я только стоял и смотрел, как ты из гордыни своей совершаешь грех. К счастью, она оказалась такой же глупой, как и ты. Одна записка ее отцу – и мы получим миллионы, десятки миллионов.
– Когда мы встретимся с ее отцом, я предстану перед ним как благородный человек перед благородным человеком, а не как вор перед своей жертвой и не как нищий перед принцем.
– Ты всегда слишком много мечтал, Тристан, верил в добрых духов и в сказки. Ты считаешь свою жизнь повестью, которую расскажут в мире ином. Ты думаешь, будто над нами восседают ангелы-писцы и все записывают, макая перья в жидкое золото. На самом же деле нет ничего, кроме грязи, голода и смерти в конце. Поделись со своей семьей хотя бы содержимым ее сумок.
– В них нет ничего, кроме одежды моей женщины. Теперь моя семья Изабель. Мать называет нас паршивцами и убила бы и тебя, и меня в своей утробе, если бы знала как. А ты? Я называл тебя братом, мы вместе совершали преступления, а теперь, когда я обрел сокровище, ты хочешь ограбить меня.
– Я только хочу, чтобы ты поделился со своей семьей, глупая ты задница. Сделай свою мать богатой, чтобы ей не приходилось спать с кем попало.
– Богатство ей не поможет, крысиное ты дерьмо, косоглазый хрен вонючий. Наша мать – шлюха, ей ведом только блуд, и в блуде ее счастье. – Почуяв, что Эвклид разозлился и готов напасть на него, Тристан искоса бросил взгляд на мать, чтобы посмотреть, не обиделась ли она.
– Убей его, – сказала та, ни к кому не обращаясь, своим текучим, отрешенным, всепроникающим голосом. – Убейте друг друга и сотрите с лица земли внебрачные ошибки бедной негритянки.
– Кто мы такие? – спросил мужчина, лежавший рядом с ней. Он проснулся и теперь смотрел в потолок, пытаясь справиться со страшной головной болью. Наверное, он хотел спросить о чем-то другом.
– Чую в доме чужака, – объявила бабуля на старомодном португальском языке колониальной Баийи с его напыщенной учтивостью и варваризмами.
– Шесть лепешек на семь человек, – объявила девушка у очага.
– Бери мою, – обратилась к Изабель Урсула. – С моими зубами остается только пить.
– Ах, – удивленно воскликнула Изабель. Правила приличия требовали, что бы она отказалась, но более серьезные потребности пересилили. – Как вы добры! Я не стану отказываться. Благодарю вас, Урсула, от всего сердца.
Она проглотила горячую лепешку в одно мгновение. Никогда еще пища не казалась ей такой вкусной и не проникала с такой легкостью в ее существо, питая собою пламя, которое текло по ее нервам и жилам. Шагнув вперед, она расстегнула большую из двух сумок, которые Тристан держал под мышкой.
– В знак благодарности за ваше гостеприимство я хочу преподнести вам небольшой подарок.
Она решила подарить Урсуле один из хрустальных подсвечников. Другой останется с ней как тайный символ. Она вынула из сумки изящный граненый подсвечник, из щели в стене по нему ударил луч солнца, и, повинуясь движению ее пальцев, по хижине сверкающими стрекозами запорхали радужные всполохи.
– По-моему, подсвечник привезли из Швеции, страны льда и снегов. Пожалуйста, прими его, мама, – позволь мне называть тебя так. Хотя ты мне и не мать, но твой сын для меня – самое дорогое существо на свете, а его жизнь слилась воедино с моею.
