поймать во тьме... но кого? Бетти? Догадаться бы. Во всяком случае, не Лени. Так зачем же тогда так сильно колотится сердце, откуда эта боязнь сделать во тьме ложный шаг, неверное движение, которое загубит весь мой выход? Неужто, согрешив на дороге, я отнял у себя шанс на ответную любовь?
Я уже сказал вам, что единственный, с кем тут можно поговорить, - это фельдшер. Но на что годятся поэты? Как это у Гёльдерлина... отрадней тихо уснуть мне, чем так всё без товарища жить. Ждать, но чего? И есть ли смысл в деяньях иль слове... пока герои не вырастут и не сравняются с богами... я ничего в этом не понимаю, да и зачем... Он прочел мне свою последнюю штучку, наш медик. Какой-то плач, закручивающийся вокруг себя самого, и чего ему от меня надо? В его возрасте Ките написал 'Эндимиона'. Разве сравнишь... От его стихотворения у меня в памяти случайно остались слова:
...сновиденье,
где я вгры дался в непрерывный Арбуз...
Слушал я его и думал: 'Wozu Dichter in diirftiger Zeit?' К чему поэты во времена невзгод... или нужды... лишений... и все же одна строка в голове застряла:
Престиж небывалый мятной настойки, потому что меня трогают эти миражи крайних лишений. Престиж... Но мне лично поэт в это жестокое время ни к чему, даже о Бетти я не могу с ним поговорить. Да и о наших прогулках с лейтенантами, впрочем, тоже: насмешек не оберешься, однажды я рискнул, так он тут же сочинил макароническое двустишье:
Из Бишвейлера фрейлейн
Не так пьянит нас, как рейнвейн.
- Похоже на Малларме, вы не находите?
Нет, я не находил. И вообще, мне как-то неловко говорить об этом.
Возможно, неловко мне еще из-за Бетти. Я, конечно, мог бы ей рассказать об этих вечерних прогулках, посмотреть, как она отреагирует. Иногда эта мысль мелькает у меня в голове. Но только мелькает. По правде говоря, я особенно люблю бывать у Книпперле в часы, когда наконец решаются зажечь свет. Miitterchen закрывает ставни. И скрывается в кухне. Свет здесь всячески стараются приглушить. От этого кажется, будто в доме керосиновые лампы, свечи, а не электричество... Днем как-то не замечаешь, что рояль покрыт красным бархатом, он кажется скорее темно-гранатовым. При электрическом освещении бархат словно воспламеняется и бахрома с помпончиками, которая была серой, оказывается розовато- желтой. Бетти играет мне все подряд, что ни попрошу. Она поет:
Sah ein Knab' ein Roslein stehn
Roslein auf der Heiden...'
[' Мальчик розу увидал,
Розу в чистом ноле...
Перевод Д. Усова]
а я думаю о Лени. Может, я и есть этот wilde Knabe-мальчикдикарь из песни. Ведь черноглазая Бетти нисколько не похожа на розочку из стихотворения Гёте.
- Бетти, а вы никогда не встречали мальчика-дикаря?
Она умолкает. Поворачивается на своем табурете, внезапно захлопывая крышку рояля.
- А вы, Пьер, - говорит она, - вы ответили бы на подобный вопрос?
Она похожа на цыганку. В конце концов, между нами ничего такого нет. И я не требую от нее исповеди. Она долго молча смотрит на меня. Потом. Ну и ну. Открывает рояль и что-то играет по памяти, что-то никак не вяжущееся с домом Книпперле.
Габи Дели пела эту песню в парижском Казино в 1917 году, вернувшись из Америки, откуда она вывезла первый джаз и Гарри Пайлсера.
- Откуда вы знаете это, Бетти?
Она не отвечает. Потом снова поворачивается ко мне. И медленно, словно боится, что я недостаточно владею немецким, декламирует:
Wer nie sein Brot mit Tranen aG,
Wer nie die kummervollen Nachte
Auf seinem Bette weinend saB,
Der kennt euch nicht, ihr himmlischen Machte...'
[' Кто с хлебом слсч своих не ел.
Кто в жизни целыми ночами
На ложе, плача, не сидел,
Тот незнаком с небесными властями.
Перевод Ф. Тютчева]
- Вы не знаете этого? Тоже Гёте. В Lehrjahre2 [2 Годы учения (нем.). Имеется в виду роман Гёте 'Годы учения Вильгельма Майстера']. Вильгельм Майстер был, вероятно, в вашем стиле. Если бы вам довелось есть слезы вместе с хлебом, если б довелось плакать целыми ночами на вашем ложе... Но где там, вы еще незнакомы с небесными властями!
Что она хотела сказать? Я смотрю на портрет Гёте на стене.
Это Гёте, который уже написал 'Фауста'. Гёте, сожалеющий об ушедшей молодости. Тот, что мог задуматься, не приходится ли ему Беттина дочерью, и, сжимая ее в своих объятиях, вспоминал о Макс Брентано, которая не была еще матерью, когда он в январе 1774 прибыл во Франкфурт... Во мне закипает злость, на языке так и вертится: 'Ну, а этот, он что, ел слезы со своей сдобой?' К счастью, я умею сдержать себя. Вдруг меня осеняет-если Вильгельм Майстер... Разве не была Миньона черноглазой цыганочкой? А на вопрос о Габи Дели она мне так и не ответила.
IV
Ein Fichtenhauni stehl einsam
Im Norden anf kahler Hohe.
Er traiimt von einer Palme.
Die fern im Morgenland
Einsam und schweigend traueri
Auf brennender Felsenwand... 1
Гснрих Гейне
[На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна.
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.
И снится ей все. что в пустыне далекой
В том крае. где солнца восход.
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
Перевод М. Лермонтова]
Нам, как выражаются, 'придали.' марокканцев. Три согни. На кои черт, говорил майор, теперь, когда их больше не убивают. Вполне, заметьте, добродушно говорил, прикрывая конем своего ферзя. Время от времени приходится сыграть с ним партию. Рюмочка шнапса стояла рядом с чашкой кофе. Не всякий день находился служебный предлог, чтобы отвертеться. Дел-то никаких не было! Разве что, когда мой взвод был в наряде, тут уж знай поворачивайся... В сущности, 'они' просто не знали, куда их девать. 'Они' на языке майора означало офицеры генерального штаба, окаянная порода, грудь в орденах, меж тем как сам он все еще ждал, когда его сделают офицером Ордена Почетного легиона!
При том, что на передовую 'они' ни ногой. Я готовился объявить ему мат. В шахматах майор-простак. Неплохой человек. Любитель вкусно покушать, только и всего.
В сущности... почти каждая фраза майора начиналась с 'в сущности'... в сущности, нам подкрепление ни к чему. но у них командный состав почти весь перебит, а тех, кто уцелел, направляют в крупные города, потому что вид у этих офицеров весьма представительный. Не то что... он понижает голосМанжматен все еще в комнате -так, чтоб слышал один я. Майор никак не может смириться с тем, что большинство офицеров у него запасники, так что его сообщническая мина, когда он касается этого печального сюжета, напоминает мне, как настойчиво он требовал, чтобы меня, служившего в другом батальоне.
перевели к нему, просто из кожи вон лез, чтоб заполучить меня, даже не произведенного еще в офицеры, но хоть выглядевшего браво! В сущности, мы здесь выжидаем, разве есть необходимость оккупировать Эльэас? Но вот после того. как мирная конференция, в январе, примет соответствующее решение, нас отправят в Германию, и тогда марокканцы будут весьма кстати, 41 об нагнать страху на фрицев! Майор никогда не употребляет слова 'бош'. Крепкие парни, заметьте. Почти все-горцы, уроженцы Риффа. Атласа. Вы заметили, Удри, какими хлюпиками выглядят рядом с ними наши солдаты?
Заметил. Больно смотреть на этих гигантов в их кладбищенской неприкаянности. Высокие фигуры, валандающиеся без дела, дрожащие среди снега, под непонятным ледяным солнцем. У себя в лагере-их расквартировали отдельно от наших ребят-они жмутся друг к дружке. Некоторые поют. Точно овец пасут.
Мрачные песни. Они были бы красивы, если бы не такой убитый вид. У некоторых голова обмотана повязкой, в которой спрятан камень. Вместо аспирина. В принципе, пятьдесят из них числятся в моем взводе. Но это на бумаге, а на самом деле они остаются под командой своих унтеров, точнее было бы сказатьтюремщиков: о них вспоминают, только когда нужно послать кого-то в наряд. Не стесняйтесь,
