Но в следующую минуту какой-то молоденький и очень маленький студент чьими-то руками был поднят на воздух и, размахивая шапкой, закричал изо всех сил высоким, пронзительным голосом: Това-рищи!.. Этого не может быть!.. Это провокация, товарищи!..
И что-то исчезло. Страшное мгновение прошло. Именно в эту минуту всем почему-то стало ясно, что это правда, ужасная, непоправимая, быть может, правда; но вместе с тем как-то разом пропал безобразный, панический ужас и сменился озлоблением и решимостью.
Нервные и мрачные толпы глухо загудели в наступающих бледных сумерках, и странно, точно в конвульсиях, задвигались по станции, будто отыскивая какого-то спрятавшегося врага. В нескольких местах сразу послышались то глухие, то пронзительные выкрики людей, говорящих с целою толпой, и вместо страха и растерянности в общем напряженном движении стало расти что-то грозное и сосредоточенное.
Анисимов опомнился. Он снял шапку, вытер на лбу мгновенно выступивший пот и, сам не зная что, сказал близ стоящему телеграфисту:
- Ну что ж... это еще ничего не доказывает... Мало ли как могли прорваться... Будем делать свое дело, а там посмотрим.
Высокий белобрысый телеграфист что-то ответил, но Анисимов не расслышал. В это время опять поднялась суматоха. Толпы людей начали строить баррикады. Сразу, в нескольких местах, появились их черные, безобразные силуэты. Из вокзала тащили мебель; два человека, толкаясь и торопясь, пронесли мимо Анисимова длинную обмерзлую шпалу; откуда-то послышался звон разбиваемого стекла.
И почему-то Анисимов понял, что никто не знает хорошенько, что нужно делать, и что именно ему надо направить вею эту оживленную, смутную силу. Он знал на этой станции каждую шпалу, его потом она была скреплена и им делала свое дело, плавно и стройно входя в бесконечный ряд таких же маленьких, одиноких станций. И зато никто так, как он, не знал, каким образом в одну минуту превратить эту стройную машину в безобразную груду обломков. И чувствуя тупую злобу к кому-то далекому, Анисимов побежал по платформе, замахал красной фуражкой и, перебивая студента, который звал из окна вагона: Товарищи, сюда!.. Из вагонов лучше всего! Сам закричал: Не так, товарищи... Вагоны надо поперек рельс!.. Баррикадируйте все пути, кроме главного!.. Аким, Аким... давай кран!..
Он спрыгнул с платформы и, прыгая через рельсы, побежал к длинному зеленому вагону, стоявшему в тупике. И за ним уже послушно и охотно со всех сторон бежали разные люди.
Черные толпы закопошились вокруг вагонов. Огромные красные, синие и зеленые вагоны медленно, как будто сами собой, шевелились над кучками людей, похожих на муравьев, медленно поворачивались и вдруг с гулом, звоном цепей и дребезжанием стекол валились вниз. Глухо охала земля, и каждый раз нестройные голоса слабо кричали: 'Ур-ра!..'
Весь потный, с всклокоченными вихрами и каплями пота на длинном носу, блестя глазами и не переставая уже охрипшим голосом кричать что-то ободряющее и призывное, Анисимов бегал, перепрыгивая через рельсы, из стороны в сторону, и его красная шапка быстро мелькала во всех концах станции. В это время он не думал о приближающейся опасности, о том, что будет дальше, после того как он построит эти баррикады. Это будущее ему вовсе не представлялось. Сейчас вокруг было так ярко, живо, сильно, а впереди был только какой-то смутный, далекий туман.
Возясь с установкой крана, чтобы перевернуть тяжелый пульмановский вагон, Анисимов пропустил момент прихода поезда. А когда услышал крики 'Ура!' и оглянулся, увидел уже остановившийся, тяжело дышащий, высокий черный паровоз и длинный ряд вагонов, из которых в обе стороны сыпались черные вооруженные люди. Всю станцию запрудила огромная движущаяся толпа.
И в этой толпе Анисимов в первый раз увидел кровавые пятна на белых повязках. Со странным жутким любопытством он посмотрел на эту кровь, и что-то тревожное впервые шевельнулось в нем. Почему-то вспомнились жена и дети, стало холодно и почувствовалась усталость.
- Господин начальник, товарищ! - кричал высокий человек, проталкиваясь к нему сквозь толпу. Надо загородить и этот путь. Так, чтобы, понимаете, была сплошная баррикада... А то придется носить раненых в вокзал по открытому месту... А?..
'Разве будут раненые?..' - смутно мелькнуло в мозгу Анисимова, и на секунду у него в голове все смешалось.
- Ах... Да, да!.. - встрепенувшись, ответил он. Конечно, необходимо. Я сейчас...
Он кивнул головой и побежал к паровозу.
'Будь что будет... чему быть, тому не миновать... Ну убьют, значит, так надо... без жертв нельзя... А может, и не убьют, а только ранят... И всю жизнь буду знать, что я свое дело сделал!..' - уже овладев мыслью, думал он, и все тело его подбиралось какою-то сжатой решимостью.
С паровозной площадки на него глядел знакомый машинист.
- Не доехали до Москва... - обрываясь, испуганно сказал он. - Что там делается!.. В наш поезд стрелял солдат!..
- Ну-ну, ничего, голубчик! - ободряющим тоном возразил Анисимов. 'Вот ведь ему тоже страшно!' - подумал он, чувствуя, что от этого становится легче ему самому. - Слушайте, гоните вы свой паровоз на вагоны: загородим путь...
И когда огромный черный паровоз, похожий на могучее живое существо, оторвавшись от поезда, разбежался, с грохотом и свистом пара налетел на кучу дробящихся с невообразимым упорным треском и звоном вагонов, поднялся на дыбы, закачался и тяжко рухнул на бок, окутавшись белыми облаками пара, и когда потом на двух путях, всегда таких ровных и аккуратных, образовалась высокая дымящаяся масса обломков, в душе Анисимова появилось горделивое чувство.
- Посмотрим, посмотрим... - сказал он вслух, ни к кому не обращаясь. Далеко не уедут!
- Вы оружий имеет? - спросил машинист.
- Нет... Да я и стрелять толком не умею... - с улыбкой ответил Анисимов. - Вы себе сражайтесь, а я и так дело найду...
- Да... мы будем сражайтесь! - сердито ответил машинист.
- Идет, идет! - издали закричали нестройные, тревожные голоса, и люди, одиноко торчавшие на крыше вокзала и на водокачке, быстро стали спускаться вниз.
- Милости просим... - тихо и злобно проговорил возле Анисимова незнакомый телеграфист и, волоча ружье за дуло, побежал к баррикаде.
Толпа хлынула вперед, потом назад и быстро расплылась вдоль баррикад. Все стихло так быстро, что стало даже странно. Вокруг опустело, и только отдельные люди торопливо выбегали из здания вокзала.
В прозрачных сумерках из-за перелеска тихо и осторожно выдвинулся мрачный, без огней, поезд. Он был еще далеко, казался маленьким, но вид его был необыкновенен и жуток, точно это подползал какой-то длинный, осторожный и хитрый гад.
- Они... - сказал машинист и присел за кучей угля и дров.
Странное, жуткое любопытство овладело Анисимовым. Неуверенно улыбаясь, сам не зная чему, он с трудом влез на скользкий бок покосившегося вагона и, держась за его холодные металлические края, высунулся наружу.
Черный поезд медленно подползал, и чем ближе, тем тише. Временами казалось, а может быть, так и было, что он останавливался, как бы нащупывая дорогу, а потом опять полз вперед. На станции было мертвенно тихо, точно там никого не было; но когда Анисимов оглядывался назад, повсюду, за каждым выступом баррикады, за деревьями, за оградой палисадника, в окнах вокзала и под вагонами, он видел молчаливые, приникшие, черные фигуры.
Поезд совсем остановился и странно чернел в пустом поле. Там было так же тихо и казалось, что поезд и станция, как два зверя, напряженно оглядывают и подстерегают друг друга. Сумерки быстро сгущались.
Минуты шли, и в них была тяжелая неизвестность вечности. Уже в мозгу Анисимова как-то странно, кошмарно зашевелилась нелепая мысль, что поезд пуст и брошен посреди поля, но в то же время по обе стороны его закопошились еле видные в сумраке люди. Их было много; они что-то делали, растягивались на снегу и что-то тащили; но все по-прежнему было тихо.
Затем развернулись длинные темные полосы, волнообразно задвигались и медленно стали
