поверить даже голосу из-за могилы, то какою же праздною потерей жизненных сил является тогда всякая мысль о Боге, о загробной жизни! Зачем тогда убивать себя неразрешимыми загадками?.. Оставь, если так, эту тайну будущему и сделайся таким же плоским и земным, как и все...
- Я не верю тебе потому, что все-таки не могу знать, пришелец ли ты с того света или бред, - бледнея от мучительных судорог в висках, возразил Камский громко. - Докажи, что ты пришел оттуда, скажи... Существует ли загробная жизнь?
- Ты же видишь меня, - тонко; улыбаясь, сказал призрак.
- Но ты, может быть, бред! - со странным раздражением крикнул Камский.
- Слушай же, - раздался тихий голос, - то, что люди называют душой, есть особая, стоящая за пределами человеческого восприятия материя, которая вырабатывается организмом. По смерти организма она отделяется от уже ненужного трупа, предназначенного простому разложению, и свободно витает в пространстве.
Голос призрака начал становиться все глуше и тише.
- Мы окружаем вас, живем с вами одним содроганием... Проходят века, и каждая душа пребывает на земле, пока не пройдет все, что явилось следствием ее земного бытия... И то, что вносит в жизнь творческое начало, доставляет ей великое, непередаваемое наслаждение; то, что разрушает жизнь, причиняет неведомые вам муки...
- Но почему же эти муки и наслаждения? Не все ли равно?.. - сказал Камский, усиливаясь поймать какую-то мысль, неуловимо скользящую по краю сознания.
- Потому, что творчество вечно, а разрушение уходит во тьму и в этом залог вечной жизни... Когда зло теряет свои корни, и последствия его уходят из мира, и уже ничего не остается от бывшей жизни души, она сама вторично умирает, растворяется в вечности, тьме и безмолвии... Будет миг, когда живая жизнь, преисполненная великого творчества, сольется с теми душами, земная жизнь которых положила ему начало, и тогда живой и загробный миры станут воедино и жизнь вечную... И тогда...
- Ты бред! - вскрикнул Камский, вскакивая в неизъяснимом волнении, - ты говоришь то, что я уже слышал, думал, чувствовал и забыл... Ты - моя мечта! Ты не говоришь мне ничего нового, ты только повторяешь мною забытое!
- А если это и есть правда? - со скорбью возразил призрак.
Но со странным жестоким облегчением Камский увидел, что призрак бледнеет, и сквозь него уже виднеется спинка кожаного кресла.
- Ага, ты исчезаешь, ты не выдерживаешь здоровой мысли! - сказал он, отступая в бессознательном страхе.
- Нет, я ухожу, потому что бессилен бороться с твоим неверием... Я не могу... Я теперь вижу, что он был прав, что...
Камский сделал усилие, чтобы стряхнуть тяжелый туман, надвигающийся на глаза и мозг.
- ...что если и мертвые встанут из гробов - не поверят...
Произнес ли это тихий голос, или подсказала собственная смятенная мысль, но в комнате никого не было, и только мокрый лоб и томительная дрожь во всем теле говорили о только что пережитом страшном потрясении.
В эту же ночь Камский проснулся от странного ощущения: он вдруг почувствовал, что с ним происходит что-то особенное. Было темно и ничего не видно, но Камский ощутил, что руки и ноги его приняли огромные размеры. Пальцы рук лежали на простыне толстые, как бревна, ноги стягивали одеяло, как две горы, внезапно поднявшиеся на кровати.
'Новый припадок! - подумал Камский и вдруг почувствовал страшное облегчение. - Если я теперь галлюцинирую, то, значит, и то было такой же галлюцинацией'.
Голова его горела. Он встал и, с трудом шаря огромными руками и переступая горообразными ногами, качаясь и страдая, зажег свечу, оделся и вышел из квартиры, повинуясь неодолимому влечению, на воздух.
Глубокая ночь сторожила город. Была оттепель, и в мокром тротуаре, как в разбитом темном зеркале, изломанно отражались черные фигуры редких прохожих. Над заборами уныло размахивали голые ветки. Ветер шумел порывисто, мрачно гудя по железным крышам и бросая холодные брызги в лицо. Где-то за темными крышами то падало, то поднималось слабое, дрожащее зарево далекого пожара и снизу освещало нависшие тучи, при неверном свете его похожие на поспешно проползающие красно-коричневые брюхи каких-то неведомых гадов.
И оттого темная пустота вверху казалась населенной странно-огромной жизнью, и в то же время все было пусто, мертво и нигде на необъятном просторе неба и земли не было ничего, кроме пустоты и мрака.
Камский шел, глядя вверх,, чувствовал себя придавленным к земле тяжелым и неизмеримо малым.
Через три дня он уехал в Крым. Галлюцинации не повторялись. Только однажды, выйдя на балкон дачи, с которого виднелось голубое и нежное, как дымка, море, вершины темных кипарисов и белый, похожий на крыло птицы, парус, он вдруг почувствовал знакомое странное волнение. Чутко забилось сердце в совершенно неподвижном теле. Но яркий свет солнца освещал по-прежнему только радостное море, кипарисы и парус. С моря потянул влажный ветер и приветливо залепетал краями парусиновой маркизы. Больше Камский никогда ничего не видел и, чувствуя себя совершенно здоровым, вернулся в Петербург к прежней работе.
