внимательно оглядел кабинет, похвалил его устройство и затем в мягкой форме, даже с виноватой улыбкой выразил удивление по поводу того, что не видит на стенах кабинета портрета 'товарища Сталина'. Время было тяжелое. Удивление прозвучало как упрек. Дмитрий Дмитриевич смутился, начал нервно ходить по комнате и выпалил, что он непременно приобретет портрет 'товарища Сталина'. (Правда, обещание осталось невыполненным, так как вскоре мода на сталинские портреты прошла.)' (Сб. 'Письма к другу. Дмитрий Шостакович Исааку Гликману'. СПб., 1993, стр. 98).
XXVII
Галина:
- Вы мне ответьте на такой вопрос, - говорит наш отец студентке, - что такое ревизионизм?
Это было в тот день, когда Шостаковичу довелось побывать в шкуре преподавателя большевицкой идеологии, вернее, экзаменовать студентов, которые сдавали этот предмет. В консерватории существовал порядок: никто не имел права принимать экзамены самостоятельно, к каждому непременно присоединялся коллега, как правило, сотрудник другой кафедры.
Шел экзамен по марксистской философии. Принимал его специалист по данному предмету, а ассистентом был назначен Шостакович. На экзамене он помалкивал, вопросов не задавал. Но вот марксист по какой-то надобности покинул аудиторию, и отец остался в одиночестве. И тут перед ним уселась девушка, она очень волновалась и теребила листки с ответом на вопросы, которые значились в ее экзаменационном билете.
- Хорошо, - сказал Шостакович, - оставим ваш билет в стороне...
И тут он задал ей свой вопрос о ревизионизме.
Барышня чуть задумалась и произнесла:
- Ревизионизм - это высшая стадия развития марксизма- ленинизма.
Услышав такой ответ, отец сжалился над студенткой. Он поставил ей отнюдь не заслуженную пятерку, и она, окрыленная своим нежданным успехом, удалилась.
После ее ухода в аудиторию вернулся главный экзаменатор, и Шостакович ему сообщил:
- У меня тут отвечала Иванова, я ей поставил отличную оценку.
- Ивановой? - переспросил марксист. - Она вам отвечала на 'отлично'?
- Да, - говорит отец, - она все ответила...
- Странно, - сказал тот, - Иванова у меня весь год занималась безобразно...
(Для людей, которым не довелось изучать большевицкую идеологию, требуется пояснение. Ответ этой студентки поверг бы в шок любого специалиста: 'ревизионизм' у марксистов примерно то же самое, что 'ересь' у христиан.)
Максим:
Мне запомнился другой подобный случай. На таком же экзамене, тоже по марксизму, главный преподаватель сказал Шостаковичу: 'Почему вы все время молчите? Задавайте студентам какие-нибудь вопросы...' А в аудитории, где происходил экзамен, на стене висел плакат, на котором были начертаны такие слова: 'Искусство принадлежит народу. В. И. Ленин'. И прикреплен был этот плакат прямо над головами сидящих за столом экзаменаторов. Так вот Шостакович решил нарушить свое молчание и заодно помочь очередному студенту, он задал такой вопрос:
- Кому принадлежит искусство? Какое мнение на сей счет высказывал Ленин?
Студент попался бестолковый и ответить не мог.
Отец пытался его выручить и движением головы указывал на висящий сзади плакат. Но все усилия Шостаковича оказались тщетными: экзаменуемый так и не понял, что это - подсказка.
XXVIII
Галина:
В телефонной трубке взволнованный голос отца:
- Никуда не ходи, сейчас за тобой придет машина...
Это было 6 или 7 марта 1953 года. Утром сообщили, что умер Сталин, и траурная Москва прощалась с 'великим вождем'. Мои родители прекрасно понимали, что в такие дни опасно выходить на улицу, но я дома не усидела. Пешком дошла до Красных ворот (вне Садового кольца никакого оцепления не было), зашла к родственникам мамы - Варзарам и оттуда позвонила отцу. Он немедленно выслал автомобиль, который благополучно привез меня домой.
В те дни у нас в семье никакого траура не было. Впрочем, и ликования не наблюдалось. Родители о смерти Сталина вообще не говорили, хотя косвенно эта тема звучала. Как помним, в тот же день, что и всесильный тиран, - 5 марта 1953 года - скончался Сергей Сергеевич Прокофьев. По этой причине у нас дома не умолкал телефон - отцу звонили коллеги-музыканты, и кое-кто из них выражал сожаление:
- Ах, ведь не успел Сергей Сергеевич узнать, что Сталин умер...
Максим:
Я очень хорошо помню тот день. Папа взволнованно ходил по квартире и повторял:
- Сейчас будет Ходынка, сейчас будет Ходынка... Не дай Бог, Галю раздавят... Нельзя было ее отпускать, нельзя было отпускать...
Галина:
Церемония похорон Сталина передавалась по радио. Я помню, как из радиоприемника доносились слова, произносимые с сильным грузинским акцентом:
- Кто не слеп, тот видит...
Это была речь Лаврентия Берии. У нас дома был магнитофон, и наша мама все это записала на пленку. К сожалению, эта лента потом пропала...
Но я вспоминаю, что отец иногда пародировал голос Берии:
- Кто не слеп, тот видит...
XXIX
Галина:
Мне вспоминается зимний вечер. Отец сидит у стола и раскладывает пасьянс. А я как бы ненароком иду мимо него и начинаю покашливать...
Он смотрит на меня с тревогой и говорит:
- У тебя кашель? Ты простудилась?
- Нет, - говорю я, - пустяки...
У меня и на самом деле никакой простуды нет, но завтра на уроке литературы предстоит писать сочинение, а мне этого очень хочется избежать.
Отец встает из-за стола, прикладывает ладонь к моему лбу и говорит:
- По-моему, у тебя температура. На всякий случай в школу завтра не ходи.
Он всегда очень заботился о нашем здоровье, и мы с Максимом, дело прошлое, этим пользовались.
XXX
Галина:
Отец празднует день своего рождения. Как всегда, горит множество свечей, за столом нарядные гости. Среди них наш сосед по дому на Можайском шоссе, дипломат Владимир Иванович Базыкин с женой Лидией Александровной, дамой весьма эффектной. Эта пара только что вернулась в Москву из Америки, то есть по тем временам - как бы с иной планеты. На стене прямо над мадам Базыкиной было бра с двумя зажженными свечами. Вдруг одна из них потекла, и парафин стал капать на обнаженное плечо нарядной гостьи. Начался переполох, ей оказали помощь, пересадили на безопасное место... Было это году в пятидесятом, еще мама была жива...
У отца было такое правило: на день своего рождения он непременно зажигал столько свечей, сколько ему исполнялось лет. Эта привычка очень нравилась всем друзьям, поскольку раз и навсегда разрешала проблему подарков. Всем было известно: Шостаковичу надо дарить подсвечники, с каждым годом их требуется все больше.
Я помню, накануне очередного дня своего рождения отец куда-то ушел, а потом вернулся с огромным свертком, неся его с превеликой осторожностью... Он поставил свою ношу на стол, снял бумагу, и мы увидели огромный хрустальный шандал, рассчитанный на дюжину свечей. И с той поры этот сверкающий светильник всегда стоял в самом центре праздничного стола.
Всякий раз перед приходом гостей отец возился с многочисленными подсвечниками - аккуратно вставлял свечки, обжигал на них фитили, чтобы все было готово и никакой заминки при возжигании не было. И повсюду были разложены коробки со спичками.
И еще одно воспоминание, связанное с приходом гостей. В нашей квартире на Кутузовском одна из батарей отопления была прикреплена не под окном, а прямо к стене. Когда гости разбредались по квартире, кто-нибудь из пришедших норовил присесть на эту самую батарею. И тут отец начинал нервничать, он говорил какой-нибудь увесистой гостье:
- Очень вас прошу, не садитесь на радиатор. Он может оторваться, и тогда из трубы будет хлестать ржавая горячая вода...
Максим:
Я хочу добавить несколько слов о Лидии Александровне Базыкиной. Она была необычайно хороша собою. Достаточно сказать, что, еще живя в Америке, она была моделью, ее фотографии печатались в модных журналах. Мало того, она была обладательницей прекрасного голоса. Ее муж однажды попросил отца послушать, как она поет. Папа послушал и сказал: 'У вас прекрасный голос, вам надо учиться'. И она была настолько одаренной, что после обучения стала петь в Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Она стала там ведущей певицей, исполняла главные партии во многих операх.
И еще о подсвечниках. Два самых роскошных шандала - бронзовых, с хрустальными подвесками - подарил отцу Арам Хачатурян.
Галина:
Да, вот еще что: отец совершенно не терпел льстивых тостов. Чтобы предотвращать это, едва наполнялись рюмки и бокалы, он тут же сам возглашал:
- Ну, давайте выпьем за мое здоровье...
Арам Хачатурян:
'Особенно трудно хвалить в лицо, например, Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Мне не раз приходилось сидеть с ним за одним столом, особенно в Грузии и Армении, когда пили за его здоровье, поднимали бокалы и начинались знаменитые кавказские тосты. Шостакович в таких случаях торопливо вскакивал, прерывал оратора и говорил: 'Ну, давайте выпьем!' Чтобы прервать излишнее словословие и медовые восхваления...' (Хачатурян А. Страницы жизни и творчества, из бесед с Г. М. Шнеерсоном. М., 1982).
Исаак Гликман:
'В Москве готовился пятидесятилетний юбилей Шостаковича, к которому он сам относился с большим раздражением, скукой и тоской. Его заранее пугал поток юбилейных речей, в которых будет много фальши и лицемерия. Те, кто его травили, напялят маски горячих поклонников и будут его лобызать. Обо всем этом он мне говорил, когда я приехал в Москву в канун юбилея.
Вечер состоялся 24 сентября в переполненном зале консерватории. Дмитрий Дмитриевич находился на эстраде,
