роскошной трехкомнатной квартиры она выбирала для восстановления сил этот самый уютный уголок.
Прошло еще несколько минут, и впереди четко обозначились огни Останкинской башни. И тут Альбина заметила, что Валерия все чаще косится в зеркало заднего вида.
– Слушай, у тебя нет знакомого «Мицубиси»? – спросила вдруг.
– Нет. А что такое?
– Привязался какой-то и не отстает. Причем он за нами, такое впечатление, аж с Садовой тащится.
Альбина обернулась, но ничего не увидела: стекло вспыхнуло от света фар.
– Может, у меня глюки, конечно, – пробормотала Валерия, – но такое чувство, будто я видела эту таратайку возле подъезда Смольникова. Нет, голову на отсечение, конечно, не дам, но все-таки…
– Думаешь, Смольников?..
– Что? Смольников? Сбросил гнет высокоморального Семеныча и ринулся заставлять нас играть на саксофоне? Или, что более вероятно, учуял в нашем визите некую для себя опасность и решил разведать, какие же это пташки произвели налет на его гнездышко? Бр-р! – Она брезгливо передернулась, вспомнив вид, а главное, запашок этого самого «гнездышка», и резко увеличила скорость. – Лучший способ избежать неприятностей – это оказаться от них подальше.
Они уже въехали на мост. Позади, слева, осталась церковь Нечаянная Радость, впереди лежало Останкино.
– Да ты что?! – воскликнула вдруг Валерия, взглянув в зеркальце, и в следующий миг удар потряс автомобиль.
Что-то страшно толкнуло их справа, рядом с задним колесом. «Нива» резко пошла к обочине, где внизу за бордюром темнел обрыв. Валерия крутанула руль, пытаясь выровнять автомобиль, однако «Мицубиси» нанес новый удар.
Альбину бросило на дверцу. Она взмахнула руками, пытаясь хоть за что-то ухватиться, повернулась – и увидела квадратную морду большого автомобиля, бледные пятна лиц за ветровым стеклом. И в то же мгновение «Нива», протаранив бордюр, повисла на склоне… Альбина еще увидела, как Валерия распахнула свою дверцу, рванулась… но тут «Нива» резко канула вниз и покатилась по склону.
Что-то остро ударило Альбину в бок, она ощутила, что вываливается из автомобиля через раскрывшуюся дверь и летит, „какое-то время летит вслед за ним в черную бездну.
Еще один кувырок – тяжелый удар – и взрыв, и столб пламени… А потом Альбина с силой врезалась во что-то зыбкое, ледяное, сырое, и тьма накрыла ее с головой.
Часть вторая
ГЕРМАН
Герман стоял в темном коридоре и смотрел в приоткрытую дверь. Эти двое не видели его. Похоже, они одурели настолько, что даже забыли, где находятся.
Словно вернулись прежние, золотые, вольные денечки и они опять сами были себе хозяева. Могли напиться, накуриться, накуролесить – и остаться безнаказанными, более того – «словить» особый кайф от своей изощренной жестокости, от страданий, которые они причиняют!
Но сейчас оба еще накачивались «горючим», еще готовились к подвигам: пили.
Герман пригляделся: пузатая бутылочка с расплывшейся чернильной этикеткой, которую он вчера «забыл» на тумбочке, когда навещал больных перед отбоем, пуста. Разумеется, они не выпустили добычу! Ну а вкус клофелина тем и замечателен, что полностью поглощается вкусом спиритуса вини. Рядом с бутылкой лежала раскрытая библиотечная книжка. Герман вчера украдкой взглянул на обложку и тихо ужаснулся: стихи Вознесенского! Теперь прямо на страницах развалились две рыбные котлеты, утаенные, надо полагать, от ужина, и небрежно накромсанный шмат колбасы: остатки передачи. По страницам плыли жирные пятна. Ну что же, туда ему и дорога, Вознесенскому, на что еще он годен?
Веселье достигало апогея. Антон поднес ко рту котлету, но вдруг выронил ее и запел тонким бабьим голосом: быть маньяком – хорошо, А киллером – лучше. Я бы в киллеры пошел – Пусть меня научат!
Макс покатился со смеху в буквальном смысле: завалился на спину, забил по воздуху ногами – и вдруг обмяк, словно надувная игрушка, из которой выпустили воздух, захрапел… уснул.
Антон какое-то время смотрел на приятеля с чувством тупого превосходства: вот, мол, слабак, то ли дело я!.. – и вдруг глаза его стали стеклянными, он клюнул носом и, скатившись на пол, замер между кроватями, присоединив к храпу Макса свое сонное сопенье.
Герман оглянулся. Разумеется, пусто. Разумеется, никого! На сегодняшнюю ночь он обеспечил полное безлюдье в больничке. Толстуха Регина Теофиловна спит себе спокойно дома, уверенная, что если на дежурстве главврач, все будет великолепно, караульный… Герман попытался вспомнить, каким образом он обеспечил отсутствие охраны, однако не смог: волна восторга затуманила память.
Ладно. Он вспомнит об этом потом. Сейчас прежде всего – сделать дело!
Потянул на себя дверь и вступил в палату все еще на цыпочках, все еще не веря себе. Но клофелин не подвел: эти двое храпели без задних ног, наполняя спертую атмосферу тяжелым винным духом. И все-таки Герман чувствовал еще и другой запах – вернее, вонь. Впервые она шибанула ему в нос год назад – да, год прошел, подумать только! – когда тело Хингана, окаменевшее после укола, навалилось на него возле бассейна, под треск и блеск достопамятного фейерверка.
Теперь Герман опять подумал: жаль, что цивилизация лишила нас некоторых свойств, изначально запрограммированных в организмах. Остроты обоняния, к примеру. Тогда люди заранее чувствовали бы опасность: ведь преступники-психопаты воняют особенным образом, испуская звериный, козлиный запах пота, поскольку в крови нарушен баланс гормонов и катехоламинов[2] .
Герман осторожно опустил руку в карман халата. Вот оно, его оружие.
Ничего особенного – всего лишь черенок алюминиевой ложки. По-хорошему, таким ложкам надо бы сложить особую тюремную оду! Только вчера Стольник рассказывал лепиле (доктору, стало быть, а
