- Сидишь и упорно смотришь ему в глаза. Пять, десять, пятнадцать минут. Сколько нужно. И, как только замечаешь, что он начинает задыхаться от твоей правды, можно смело левой рукой...
- Мне за такой сеанс гипноза предложили зайти еще разок, - сказал Усов.
- И мне тоже, - сказал вышедший из аудитории Клинцов.
- Когда ошибается комсомолец - это его личные проблемы, а когда ошибается комсорг - обвиняют весь комсомол, - выдал сентенцию стоявший рядом Артамонов. - У тебя, Клинцов, нет опыта турнирной борьбы!
Следом за Клинцовым сошла с дистанции Татьяна. За ней Пунктус, он проходил у Золотникова по особому счету.
Мат тоже. Два семестра он тащился в основном на микросхемах типа 'не знаю, мля, так сказать... в смысле...', 'не выучил, еп-тать, в принципе... поскольку...', 'завтра, как есть... всенепременнейше... так сказать, расскажу после прочтения, мля'.
Философ топтал Мата до помутнения в глазах. В моменты лирических отступлений Золотников оставлял в покое предмет и искал вслух причины столь неполных философских познаний Мата:
- Чем вы вообще занимаетесь в жизни?! Я бы вам простил, будь вы каким-нибудь чемпионом, что ли! Но ведь вы сама серость! На что, интересно, вы гробите свое свободное время? Может быть, на общественную жизнь? За что, кстати, вы отвечаете в группе? Есть ли у вас какое-нибудь комсомольское поручение, несете ли вы общественную нагрузку?
- В каком-то смысле, так сказать, мля, за политинформацию, мля, отвечаю, что ли, - как на допросе, отвечал Мат.
- Ну, и о чем вы информировали группу в последний раз? - Золотников усаживался в кресло все удобнее и удобнее.
- Разве что... если... об Эфиопии, еп-тать, - говорил сущую правду Мат. - Так сказать... читал... в каком- то смысле... очерк... в общем, об Аддис-Абебе.
- Пересдача через неделю, - сказал Золотников старосте группы Рудику.
Рудик кивнул головой, принимая информацию к сведению.
- А вы через пару недель придете пересдавать, - сказал Золотников Мату. - Вместе с Пунктусом. Раньше вам не выучить. Придете прямо ко мне на дом. Я ухожу в отпуск и в институте уже больше не появлюсь. Вы свободны, Аддис-Абеба! - сказал Золотников Мату и про себя добавил: 'Ну что учить в этой философии? Ее соль так малогабаритна... первичность и вторичность материи, а все остальное чистейшей воды вода!'
Бирюк, зашедший к друзьям после сдачи, ужаснулся результатам экзамена по философии:
- Столько двоек у Золотникова?! Ну вы даете, ребята! И ты, Мат?! Я вижу, друзья, вы не натасканы на Золотникова. Золотников законченный рыбак, и историй, не связанных с водой, он просто не признает. Ты же морж, Мат! Ты должен был почувствовать это! Ему только намекни про рыбалку - он сразу забудет про философию и начнет исходить гордостью за свои снасти! В этот момент перейти к положительной оценке не составляет никакого труда. Ведь философия, собственно, и началась-то с рыбалки. Возьмите того же Платона бросал в воду поплавки разные, камешки, наблюдал, как расходятся круги, размышляя о том о сем. А потом просто описал все, что видел.
- Правда?! - обрадовалась Татьяна. - Но я никогда в жизни не ловила рыбу!
- Тогда философию придется учить, - сказал Бирюк тоном ментора.
Мату пришлось идти пересдавать экзамен одному, потому что Пунктус пересдавать не пошел - он понимал, что удачи ему все равно не видать. Он сам поставил себе оценку на квитке для пересдачи, сам расписался за Золотникова и сам сдал квиток в деканат. Никто ничего не засек. Подделка легко сошла за настоящую отметку. Скорее всего, потому, что слишком авантюрным был ход. Никому в учебной части и в голову не могло прийти, что отметку можно подделать. Ложную оценку секретари перенесли с квиточка в зачетку Пунктуса.
Мат поплелся к Золотникову на квартиру в одиночку. Он занял у Забелина болотные сапоги и куртку - всю в мормышках, в которой тот отбывал Меловое, и явился к профессору в обеденное время.
Философ сидел за столом и принимал вовнутрь что-то очень эксцентричное на запах из аргентинской или, как минимум, из чилийской кухни.
- Ну что, проходи, Аддис-Абеба, - вспомнил Золотников чрезмерную занятость двоечника по общественно-политической линии.
Мат в душе был поэтом и ему с голодухи послышалось вместо Аддис-Абеба 'садись обедать'. Он совершенно бесцеремонно подсел к столу и принялся уплетать острый пирог с рыбой. Когда, помыв и вытерев руки, Золотников вернулся в столовую, Мат уже развеивал последние крохи стеснения. Чтобы не ударить в грязь лицом, хозяину ничего не оставалось, как продолжить потчевать неуча. Мат долго не выходил из-за стола, и Золотников чуть не закормил его, как когда-то Пунктус с Нинкиным в Меловом чуть не закормили бабкиных свиней.
После обеда Золотников приступил к опросу. Речь сама собой зашла о рыбалке. Пересдача экзамена прошла, как сиеста, без особых аномалий.
А вообще сессия - это мечта. И почему каникулы начинаются после нее? Их следовало бы поменять местами. Когда вырываешь на кино пару часов из отведенных на подготовку, даже индийский фильм кажется увлекательным. А на каникулах пропадает охота отдыхать. Купаешься в ненужной свободе и понимаешь, что она не более чем осознанная необходимость, как говаривал великий Ленин.
Даже как-то неинтересно.
Глава 13
ИЗ_ЗАГОТОВОК
Химик Виткевич, похожий на баснописца, заметил как-то на консультации:
- К экзамену допущу тех, кто заготовит шпаргалки исключительно своей рукой. Буду сверять почерки. А эксперт из меня сами знаете какой.
Дмитрий Иванович Виткевич в отличие от профессора Золотникова считал, что лучший способ закрепления пройденного материала - изготовление шпаргалок. Студент, занимаясь этим делом в надежде списать на экзамене, вторично прорабатывает предмет, сам того не подозревая. Пробегая налегке вновь по всем темам, он усваивает весь курс комплексно, по двум каналам памяти - механическому и зрительному. К тому же, собираясь на экзамен, он запоминает, в каком кармане какая заготовка лежит, и таким образом классифицирует свои знания. Это позволяет ему держать в голове все соли химии и химикалии.
Заяви такое Золотников, первокурсники удивились бы до крайности, а из уст химика требование иметь шпаргалки прозвучало почти программно. Это была не единственная странность, которую Виткевич обнаружил в себе за семестр. Взять хотя бы химические анекдоты, которых он рассказал столько, что по ним можно было выучить половину высшей химии. Он рассказывал их, как новую тему, - не улыбаясь, сохраняя каменную серьезность. Словно мимические мышцы, складывающие лицо в улыбку, у него атрофировались. За серьезность Дмитрия Ивановича уважали более всего. Благодаря ей он постоянно притягивал к себе. Его лекции были интересны, их никто не пропускал. Проверки посещаемости, устраиваемые на них деканатом, считались делом в какой-то мере кощунственным, потому что отсутствующих на них никогда не было.
Меж тем от Бирюка пришел слушок, что Виткевич преподавал в свое время в МГУ и был первым рецензентом Солженицына. И что-то там у него было с его женой. После этой новости все растворы, полимеры и анионы стали еще занимательнее. Бирюк божился в подлинности пикантной составляющей слушка и уверял, что по институту ходит чешская книжонка, в которой это в деталях расписано. При желании эту книжонку можно было отловить у парней с промфакультета и прочитать в порядке надзора за Бирюком.
- Теперь ясно, почему Виткевич ходит заложив руки за спину, - догадался Рудик. - Сказывается длительное пребывание в неволе. Сталин знал, кого сажать и на сколько. Самых лучших упекал.
Создавалось впечатление, будто химик еле носил свое тяжелое прошлое и ежеминутно помнил о нем. Он часто останавливал мел на середине формулы и задумывался, и только усиливающийся в аудитории шепот возвращал его к реальности.
Сам же Виткевич при чтении лекций никогда не пользовался никакими бумажками, как это делали многие преподаватели. Он знал свою науку назубок, поэтому все его требования воспринимались как законные.
- Все-таки химик наш хитрый, как штопор! - размышлял Гриншпон. - Не покажешь ему шпоры - двойка,
