общежитии никто не спал. Мурат с Нинелью после спектакля отбыл к себе домой. Рудик, Артамонов и Реша рассуждали об использовании метагалактического пространства и попутно развивали теорию мести и пощады в сфере отношений полов.
- Привет музыканту! - встретили они Гриншпона. - Отбанкетился? Мог бы и нам по капельке прихватить!
- Вам вредно, - устало сказал Гриншпон. - Вас сразу потянет на второй этаж к какой-нибудь первой попавшейся девушке.
- В этом нет ничего антигуманного, - сказал Рудик. - Но, помнится, мы публично завязали с этим.
- Не завязали, а временно отложили! - внес поправку Реша. - До лучших времен, так сказать.
Гриншпон попытался что-то сказать, но раздумал и нырнул в кровать. Искусство невыносимо выматывает своих жрецов.
- Баллада удалась. Настоящий спектакль. Мощь! - Артамонов быстро перестроил тональность. - Все правильно, СТЭМ призван решать более серьезные задачи...
- А я смотрел спектакль и думал, - вздохнул Реша, - как вы запустили свое нутро, Виктор Сергеич! Беспорядок, как на загородной свалке! Дался мне этот дурацкий бокс! Думал, натренируюсь - никто не сунется, а про душу забыл. На сознание окружающих нужно действовать в такой последовательности: сначала искусством и уже только потом, если не проймет, перчаткой в кость или куда-нибудь по филейной части, - закончил вылазку в имманентное Решетов.
- Марина была просто прелесть, - сказал Рудик. - Боюсь, что завтра на занятиях мы ее не узнаем.
- Да, судьба - это осветитель подмостков, на которых играется наша жизнь, - не унимался Реша. - Лопаются юпитеры, путается проводка... лишь бы не замыкание...
Друзья о многом бы еще переговорили, но пришел Мурат и сбил беседу. Он снял со стены именную саблю, сбросил эфесом чужие носки со своей подушки и сказал:
- Еще, что ли, с Нинэл ребенка сдэлат?
Все повскакивали с кроватей и заставили Мурата десять раз повторить сказанное и до утра обсуждали, как это получше провернуть и во сколько это Мурату выльется.
- Двухгордый люблюд! - поздравил Мурата Артамонов.
- Ангидритт-твою перекись марганца! - присоединились остальные.
Речь велась о самой многодетной студенческой семье.
...Перед занятиями Марина влетела в аудиторию, держа наперевес дипломат. В нем между конспектами лежало письмо от Кравца. Рудик на самом деле едва узнал Марину. Клинцов привстал, чтобы пропустить ее на всегдашнее место рядом с собою, но она с улыбкой проследовала на галерку.
Глава 19
И СТАНОВЯТСЯ ЧЕРНЫМИ ЗАМЕТИ
Холода дымились невиданные, насыщая город всеми оттенками белого цвета. Глядя на оконные узоры, горожане опасались вылезать из-под одеял. Радовались дубняку только одни собаки. На выгулах они с такой прытью таскали своих задубевших и сонных хозяев от столба к столбу, что казалось, будто затерялась луна, животным стало не на что выть и городское общество собаководов всем своим составом вышло на экстренные поиски небесного тела. Так все это виделось со стороны.
Решетов не любил посещать читальные залы. Он не мог заниматься чтением в специально созданной для этого обстановке - для него было лучше, если кто-то мешал. Все основные произведения классики он прочитал ночью, сидя на корточках в коридоре общаги под шум дросселя и моргание лампы дневного света. Почему дневного света? 'Скорее, ночного, - думал он и сам себе отвечал: - Просто изобретатели плохо учили русский язык'.
Как-то раз по чистой случайности Реше нужно было переждать перерыв в книжном магазине. Он рассчитывал прикупить там книгу Шкловского 'Человек. Земля. Вселенная' и Чижевского 'Земное эхо солнечных бурь'. Чтобы не подвергнуться законному сжатию от мороза, Реша зашел в читальный зал института. В первый раз за все время обучения. И едва не остолбенел - за столом выдачи сидела Рязанова. 'Подрабатывает, что ли?' - подумал он. Но эта мысль даже ему самому показалась странноватой - совсем недавно Рязанова Ирина выиграла институтский конкурс красоты, и подрабатывать здесь..? Или это просто деканатская барщина? Каждому преддипломнику полагалось отдежурить в институтских местах общественного пользования не менее ста часов. Ирина училась на пятом курсе, и ей вполне могли вменить отсидку на дежурстве в читальном зале.
Взяв подшивку 'Крокодила' трехлетней давности, Реша пробрался в дальний угол и принялся пролистывать ее. Но журналы скоро надоели ему. Оставалось только рассматривать читателей. В основном тех, чьи профили можно было видеть. Затылки, считал Реша, в меньшей степени выражают душу. Быстро утомившись, он перевел взгляд на Рязанову. Он знал о ней все, она о нем ничего. Даже в лицо не знала.
Ирина сидела за столом и читала какую-то книгу. Ее лицо показалось ему еще более занимательным, чем при случайных встречах в коридорах. Оно играло, обыгрывало страницу за страницей и так выразительно передавало смену событий и настроений в книге, что Реша боялся угадать автора и название.
Время перерыва в книжном магазине истекло - сеанс подглядывания пришлось прекратить. Реша не относил себя к разряду сверхчувствительных, но при выходе из зала отчетливо ощутил спиной ее взгляд. Жгучая второстепенность этого ощущения заставила его не оглянуться в первый раз.
А через неделю Реша вновь обнаружил себя в районе библиотеки и не смог избавиться от смутного обязательства зайти в зал.
- Опять вы? - спросила Рязанова. - Будете дочитывать?
- Пожалуй, - ответил Реша и вспомнил, что давно так не терялся.
- Распишитесь, - подала она ему ту же подшивку.
Прежнее место было занято немолодым уже человеком, с необъяснимой серьезностью читавшим русско-ненецкий словарь. Реша проходил меж рядов и опасался сесть на первый попавшийся стул, боясь, что оттуда не будет видно Рязанову. Ему повезло - колонна, на которую он меньше всего рассчитывал, осталась чуть слева. Пролистав несколько страниц, Реша обратился в сторону столика выдачи. Рязанова занималась делами и позволяла наблюдать за собой кому и сколько вздумается.
Он обнаружил главную особенность ее лица.
У большинства людей начальное, нулевое состояние лица - безразличие. Исходным состоянием лица Рязановой была непоправимая грусть. Она являлась фоном для других эмоциональных наложений. И ничто не могло укрыть ее - ни серьезность, ни улыбка.
Просидев с час, Реша ушел с тем же ощущением взгляда на спине. Он наугад выбрал переулок и побрел в сторону, противоположную общежитию. Неожидано вспомнил о родственных биополях. Там, в зале, ему казалось, что Ирина тоже чувствовала его взгляды. Может, это было и не так, но, во всяком случае, неуверенность в некоторых ее действиях имела место. Так ведут себя люди, у которых стоят над душой.
Его тормозили затянувшиеся отношения с д р у г ой. Если их можно было назвать отношениями. Странная гармония обреченности и доверия. Зависимость, в которой оба подотчетны друг другу без всяких перспектив. Положение, из которого необходимо смотреть друг другу в глаза только прямо, не моргая. Реше не хотелось проигрывать нынешней его подруге в этом маленьком противостоянии, а если в принципиальных разговорах с ней станет прощупываться посторонняя лирическая тема, то легко обнаружится беспринципность. Носить легенд Реша не умел, сразу путался. И не умел долго находиться под вопросом. Но все это был подстрочник, а прямым, лобовым текстом шло совсем иное: он страшно желал встречи с Ириной. Хотел, и все тут.
На всякий случай Реша решил прописать себе одиночество, выдержать себя в нем, отмочить, но тут же поймал себя на мысли, что искусственная разлука всего лишь отсрочка, а не медиальное, как ему показалось вначале, решение. Он понял, что устраивает себе временное одиночество только для того, чтобы радость, если она появится в той отдаленной встрече, была полнее.
Выдержал он всего несколько дней и в понедельник опять отправился в библиотеку.
Все вокруг было белым, и терялось ощущение земли и неба. Они легко менялись местами и переходили друг в друга. От этого кружилась голова, особенно на мосту. Окоченевшие перила предлагали поддержку на всем своем протяжении. Ветер, носясь под пролетами, бился о наст забытой песней.
Реша исколесил полгорода, чтобы явиться в читальный зал перед самым его закрытием. Тогда возможность проводить Ирину вытечет сама собою, думалось ему. Его нисколько не смущало, что Ирина
