'Сразу по прибытии на место отработки нас отправили в Киев на курсы повышения квалификации. Куда уж нас повышать! - сообщают они. - Таскались по Крещатику и нос к носу встретились с Фельдманом. От неожиданности он шарахнулся, словно мы столкнулись ночью на кладбище. Формой одежды он спровоцировал нас и мы были вынуждены произвести небольшое вымогательство обязали сводить нас в ресторан. По закону всеобщего накопления, который так и не вдолбили нам на политэкономии, у Фельдмана в момент образовались и жилье, и машина. Не зря он экономил на спичках и девушках.
В работу втянулись. Начальник цеха скоро станет буридановым ослом. Глядя на нашу разноклеточную одинаковость, он теряется, кого первым продвинуть по служебной лестнице. По его милости мы рискуем навсегда остаться стажерами!'
Не по его, друзья, милости, а по вашей собственной. Кто виноват, что за время учебы вы стали сиамскими близнецами, сросшимися в области сердца.
Но зря вы утаиваете, любезные, в письмах то, что уже известно всей стране. Об этом написали газеты и сообщили телевизионные каналы. Да, да, я имею в виду компрессорную станцию на газопроводе Уренгой - Помары - Ужгород. Зачем вы ее сожгли? Понятно, что дело случая - но ведь не произошел же он, этот случай, больше ни с кем другим.
Симбиозники часто в письменном виде вспоминают лагерные сборы, которые после диплома подытоживали военку. Пунктус и Нинкин, как и все другие призывники, то и дело убегали в самоволку. Но все другие линяли в соседний лагерь к пионервожатым, а вот куда и зачем убегали Нинкин с Пунктусом никто не понимал. Однажды их взял с поличным дежурный по палаточному городку офицер. Взял по очереди. Сначала Нинкина в компании, и в наказание велел всем корчевать пни на лесоразработках для хозяйственных нужд лагеря.
- Офицер, помни, - сказал на прощание дежурный по лагерю, - честь твоей части - это часть твоей чести. - А потом добавил: - Ну, что стоите, пни обоссанные?! Быстро работать!
- Слушаюсь и повинуюсь, - ответствовал партизан Нинкин в хоре с другими, потом дождался, пока уйдет дежурный, и свалил спать в палатку своего отделения. Утром прямо с построения его потащили в дежурку на доклад о проделанной за ночь работе. Ну все, подумал Нинкин, сейчас увидят, что пень на месте, и дадут десять суток 'губы' за отлынивание от приказа. Но каково же было его удивление, когда он увидел, что пень выкорчеван.
- Вот, все, как велели, - показал он работу дежурному офицеру, сам не понимая, что произошло и кто это так ловко постарался. - Разрешите идти? - И пошел, не дожидаясь разрешения и недоуменно оглядываясь.
Вскоре выяснилось, что вчера, возвращаясь из самоволки, через пару часов после Нинкина налетел на другого дежурного и в другом месте курсант Пунктус. На воле он нарвался где-то в соседней деревне на грибы и с голодухи попросту обожрался белка. У него открылась аллергия. Избавляясь от зуда, он почти сутки просидел по шею в прохладном болоте и на сутки же опоздал на вечернюю поверку, с чем и был застукан.
- Отныне приказываю сдать оружие и анализы, - приказал поймавший его офицер и в наказание выделил Пунктусу для выкорчевки тот же пень, что и Нинкину.
Пунтус был исполнительным товарищем и всю ночь корячился, весь исчесался, но довел работу до конца.
После этого случая Пунктус стал быстрее всех выполнять команду 'зарыться в полный рост' при учебной танковой атаке с левого фланга.
Я знаю, что на Дне грусти будет звучать музыка и вы, друзья, опять приметесь за свое:
- Джой? Нет? Значит, 'Статус-кво'! - будет легко угадывать мелодию Пунктус.
- Сабрина? Нет? Значит, Си Си Кетч! - будет так же легко пристраиваться к разговору Нинкин буквально через полчаса.
По завершении учебы в группе начались повальные свадьбы. Пунктус и Нинкин заметались по стране - они перебывали шаферами и подневестниками почти у всех своих друзей. Нинкину по нужде зачастую приходилось переодеваться в подружку, и он это с удовольствием делал. Потом они и комнату получили на двоих в семейном общежитии на газовой станции, тоже не без использования внешности Нинкина. Но как бы до самого главного у них не доходило. Постепенно информационное поле в этом направлении густело, и вскоре его уже можно было пощупать. По крайней мере, журналы с этим вопросом до друзей дошли. Они стали пролистывать их совместно и шаг за шагом стали определяться в понятиях. С тех пор они стали меньше стесняться на людях и больше проявлять знаки привязанности.В конце концов они принялись изучать вопрос регистрации своих отношений и выяснили, что закон пока что не на их стороне. У них возникла мысль о выезде в страну, где это можно было сделать без проблем, но тоска по родине присуща всем, причем глубина у иных даже значительнее. Так они и докатились до нынешнего своего положения, через множество уходов друг от друга, ссор и разочарований. Грубая жизнь снова и снова сводила их вместе.
До сих пор непонятно, зачем Усов с Мукиным вслед за Татьяной, Артамоновым, Решетовым и Матом забрали из института свои документы... Никогда не чтили социалистическую солидарность, а тут повели себя как разночинцы...
За окном резко континентальный климат. До смягчающих океанов, чуть не сказал - обстоятельств, очень далеко. Сами по себе являются прохладные минуты прошлого. Осень. Тайга, застигнутая шальной простудой. Запань. Невиданный тайфун, поливающий и без того приторную землю. Кроны стынут и истекают листами. Мы забиты в барак непогодой. Сидим, обхватив двумя руками алюминий горячих кружек. Тайфун мечется по чужой территории, не находя выхода. Промозглый вечер просится в помещение. Ропот деревьев растворяется в падающей темени.
Здесь такой дождь сочли бы за инцидент.
Обнаруживаю, что начинаю идеализировать прошлое. Но эмаль смотрится на посуде, а ушедшее хорошо своей ржавчиной.
'Опустошен, как выдоенная корова! - пишет Гриншпон. - Самая сакраментальная мечта - устроить поскорее День грусти!'
Имеющие уши да услышат. От придуманных тобой 'ушей', Миша, я до сих пор не могу избавиться, как от мыслей о белой обезьяне. Не понимаю, чем сейчас можешь терзаться ты, Миша, или теперь уже - Майкл? От безответной любви Артамонов тебя, помнится, вылечил. Он вскрыл тебе вены, поведав невероятное. В самом патетическом месте, когда ты таскался по морозу в поисках цветов, она, твоя подруга, выпроваживала через окно своего ублюдка-слесаря. Теперь ты спокойно пообщаешься с какой-нибудь белоруской, уедешь в Израиль, а потом сдернешь в Канаду один-одинешенек. О том, что у тебя на родине остались дети, ты узнаешь позже. Но, в любом случае, мне стало понятно лишь теперь, что только ты мог придумать такую гениальную шабашку, как рытье могил впрок. Организовать в Питере группу аспирантов и молодых инженеров, вывезти ее в Воркуту и, пользуясь коротким летом, выкопать тысячу ям в слегка оттаявшей вечной мерзлоте, чтобы зимой через посредников впарить их нуждающимся по десятикратной цене! Такой тонкий и простой бизнес мог придумать только ты, Майкл!
Вот с Решетовым сложнее. У него становление личности продолжается. Послушай, что он пишет из войсковой части № 65471: 'О тебе вспоминаю всякий раз, когда катушка на размотке. Консистентная жизнь с примесями небытия. Хоть в петлю Гистерезиса лезь! От обессий и пертурбаций нету спасу. Весь во власти фантомных ощущений. Словно радикально удалили самый важный член и теперь его ломит где-то вне организма. Мечусь, как меченосец. Такие душевные пустоты в жизни стоят обособленно, и, похоже, именно из них Эйнштейн вывел свою теорию относительности. А что касается службы - качусь вниз с огромным ускорением. Инертности ни на грамм. Хожу и завидую хлору. Ему проще, он семивалентный'.
Что с тобой, Виктор Сергеич?! При нас ты так не опускался и не мелочился. Работая со штангенциркулем, ты никогда не пользовался дополнительной шкалой. В троллейбусе ты мог не постесняться и спокойно поднять копейку, а потом так же спокойно забросить на погоду целый трояк.
Я знаю, когда мы соберемся на День грусти двадцать лет спустя и когда, встав кружком, все по очереди станут докладывать, чем занимались да кем стали, каково семейное положение и есть ли счет в западном банке, ты прямо так и скажешь:
- Женат, дочка, ру.
Вечер возникает в воздухе незаметно. Старый карагач под окном трещит от жары, как дуб на морозе. Сегмент солнца быстро теряется в раскаленных песках. Он на секунду освещает аэродром с обгоревшими тушками ящериц и падает за горизонт. Днем было настолько жарко, что молодые хозяйки песков, выскакивающие в горячке на середину взлетной полосы, устеленную стальными листами,
