речи. Но английский принц Генри и французский принц Пантагрюэль с их окружением очень напоминают друг друга. Шекспира от Рабле отделял не только пролив Ла-Манш, но и время - полвека. Однако вскормлены они были одними и теми же идеями.
Рабле нисколько не хочет реабилитировать в глазах читателя своего Панурга. Панург, конечно, умен, образован. Его память - целый арсенал самых разнообразных знаний. Но он и труслив. Он с веселым бахвальством признается, что 'не боится ничего, кроме опасности'.
В затейливых арабесках анекдотических исканий Панурга, его встречах и беседах с философами, богословами, тутами и колдуньями перед читателем предстают любопытные лики средневековой Франции. В легких, шутливых, остроумных диалогах, анекдотах, иногда заимствованных из фабльо, в бытовых зарисовках раскрывается материальная и духовная жизнь французского общества той поры.
Четвертая книга 'Гаргантюа и Пантагрюэля' - последняя книга, вышедшая при жизни автора. Она была опубликована через шесть лет после напечатания третьей.
Рабле умер, не успев закончить и издать Пятую книгу 'Гаргантюа п Пантагрюэля'. В 1562 году была издана часть ее под названием 'Остров Звонкий', содержащая шестнадцать глав, и лишь позднее (в 1564 году) книга была издана полностью. В Парижской национальной библиотеке хранится рукописный текст Пятой книги, относящийся к XVI столетию. Во всех трех названных источниках имеются значительные расхождения. В науке существуют сомнения в том, что Пятая книга полностью принадлежит перу Рабле. Полагают, что по тексту прошлась чья-то посторонняя рука, и, по всей видимости, рука гугенота. Трудно судить, насколько изменена рукопись Рабле, но справедливо писал Анатоль Франс: 'Я узнаю местами на ее страницах когти льва'.
* * *
Итак, мы имеем четыре книги, бесспорно принадлежащие Рабле, и пятую, которую включаем в роман с некоторым сомнением.
Странное, удивительное произведение этот роман!.. Интерес к нему не ослабевает. Что же в нем особенного? - Сказка. Вымысел. Шутки, прибаутки. И автор - ученейший человек.
Французский историк Мишле восхищался им: 'Рабле более велик, чем Аристофан и Вольтер. Так же велик, как Шекспир... Ни один из наших писателей не дал такой полной картины своего временя... Это энциклопедия. Вот почему Рабле превосходит даже Сервантеса'.
О Рабле с не меньшим восторгом отзываются писатели, мастера слова, тончайшие художники.
Рабле будто и не предполагал таких похвал. Он даже ждал противоположных мнений и уже заготовил ядовитый ответ своим хулителям: 'Если вы мне скажете: 'Почтеннейший автор! Должно полагать, вы не весьма умный человек, коль скоро предлагаете нашему вниманию потешные эти враки и нелепицы', то я вам отвечу, что вы умны как раз настолько, чтобы получать от них удовольствие'.
Рабле смеется, потешается над нами. Вот он, кажется, говорит нам: 'Вы хотите видеть в моих шутках какие-то серьезные мысли? Полноте! Это же простое балагурство, не более'.
Мы смущены. Может быть, и вправду писатель хочет только посмеяться?
Тогда он, приняв потешно таинственную позу, шепчет нам: '... в книге моей вы обнаружите совсем особый дух и некое, доступное лишь избранным учение, которое откроет вам величайшие таинства и страшные тайны, касающиеся нашей религии, равно как политики и домоводства'.
Нет, мы не так наивны. Это не смех ради смеха.
Вопросы философии и политики, религии и нравственности - вот что следует здесь искать. Это главное. Рабле был гуманистом, деятелем Возрождения, следовательно, общественным деятелем прежде всего. Его волновала судьба человечества, беды человеческие на протяжении веков и особенно его современности.
Он задумывался о пороках социальных и о том, как исправить мир, как сделать человека счастливым. Все это очень грандиозно. Потому и стала его книга общечеловеческим достоянием.
Мишле назвал ее энциклопедией. Она действительно энциклопедия социальной, политической и культурной жизни Франции XVI столетия. Это, следовательно, исторический документ, по которому мы судим о том, что происходило в стране четыре века назад. Но вместе с тем она и политический, философский, эстетический, нравственный 'трактат', который может формировать наш ум, делать нас людьми в высоком значении этого слова. Автор справедливо заверяет нас на первой же странице: '...вы можете быть совершенно уверены, что станете от этого ятения и отважнее и умнее'.
И тем не менее книга Рабле не историческая хроника и не философский трактат. Это - произведение искусства, творение художника. Флобер ставит его в один ряд с произведениями Гомера, Шекспира, Гете.
* * *
На острове Жалком живет и царствует странное и страшное существо некий Постник, 'великий кротоед', 'плешивый полувеликан с двойной тонзурой', 'три четверти дня он плачет и никогда не бывает на свадьбах', питается шлемами, кольчугами, касками и шишаками, одевается во все серое и холодное, 'спереди ничего нет, и сзади ничего нет, и рукавов нет'. Безобразное его лицо, что вьючное седло, под левой бровью у него отметина, формой и величиной напоминающая ночной горшок.
Постник - явление природы небывалое. Умственные способности его, что улитки, воображение, что перезвон колоколов, разум, что барабанчик.
У него все наоборот: купается он - на высоких колокольнях, а сушится в прудах и реках, в воздухе сетью вылавливает морских раков, а в морской пучине - горных козлов. Старых воробьев он проводит на мякине, прыгает выше собственного носа и воюет против столь же загадочных существ - Колбас.
Аллегория Рабле достаточно прозрачна. Перед нами вселенская католическая церковь в своем женоненавистническом, аскетическом, пакостном облике. Все ее установления противоречат здравому смыслу и естеству, все в ней противно человеку и жизни, и тем не менее по какой-то необъяснимой нелепице она существует, владеет душами людей и, кроме того, имеет немалую материальную силу.
'Разнесем этого мерзавца!' - кричит в великом возмущении брат Жан, когда спутник его Ксеноман описал нрав и обычай Постника.
Нет сомнения, что это голос самого автора и негодование его относится к той самой христианской церкви, которая тогда господствовала во Франции, как и во всей Европе. Через двести лет после Рабле вождь просветителей Вольтер снова выбросит тот же лозунг: 'Раздавите гадину!'
Сила церкви в XVI столетии была огромна. В феодальной системе Франции она представляла собой особое хозяйственно-политическое учреждение. Она была крупнейшим владельцем земель и других материальных Ценностей. Она имела ряд привилегий, в отличие от светских феодалов, привилегий, которые обеспечили ей постепенное накопление бесчисленных богатств и политического могущества.
Третья часть французских земель принадлежала церкви. Пятнадцать архиепископств, восемьсот аббатств, тысячи приоратов собирали доходы церкви. Ее имущество оценивалось к концу XVI века в семь миллиардов франков. Собрав в своих руках огромные богатства, все время пополняя их, церковь превратилась в гигантский нарост на теле государства, в огромную раковую опухоль, которая, разрастаясь все более и более, проникала во все поры хозяйственной и политической жизни страны. Она конкурировала с королем и сеньорами в эксплуатации народа, и те должны были отдать ей пальму первенства в умении обогащаться!
Обман, стяжательство, разврат духовенства вошли в пословицу. Епископ Жан де Монлюк был вынужден осудить своих собратьев, сказав о них так: 'Сановники церкви из-за своей жадности, невежества, распутной жизни сделались предметом ненависти и презрения со стороны народа'.
Рабле ополчался на монахов прежде всего за то, что они вели паразитический образ жизни. 'Монах не пашет землю, в отличие от крестьянина, не охраняет отечество, в отличие от воина, не лечит больных, в отличие от врача', 'монахи только терзают слух окрестных жителей дилимбомканьем своих колоколов'.
Говоря об отношении Рабле к церкви, нельзя не сказать о грандиозном народном движении его века, известном в истории под именем реформации, движении за реформу церкви. Оно всколыхнуло громадные людские массы, породило гражданские войны, раскололо целые государства на враждующие лагеря.
Народ в массе своей был тогда глубоко религиозен. Он верил искренне и горячо. Но до его сознания доходила мысль, что жизнь церковников, несущих ему слово божье, разительно отличается от проповедуемого ими идеала. И вот появились люди, знающие латынь, ученые и благочестивые, которые стали говорить, что католическая церковь отклонилась от истинного пути и действует по наущению дьявола. Сначала опасливый шепот разносил слухи о новых проповедниках, потом все громче и громче стали раздаваться протестантские речи, и уже теперь никакие пытки и казни не могли их заглушить.
Протестантское движение вскоре обрело своих вождей: Лютера в Германии, Кальвина в Швейцарии.
