Астафьев Виктор Петрович
Да пребудет вечно (Публицистика)
Виктор Астафьев
Публицистика. Сборник 'Да пребудет вечно'
Там, в окопах
Воспоминания солдата
О войне? А что я о ней знаю? Все и ничего. Я был рядовым бойцом на войне и наша, солдатская правда, была названа одним очень бойким писателем 'окопной'; высказывания наши - 'кочкой зрения'. Теперь слова 'окопная правда' воспринимаются только в единственном, высоком их смысле, автор же презрительных изречений, сражавшийся на фронте в качестве корреспондента армейской газеты, и потом, после войны, не переставал 'сражаться' - писал ежегодно по злободневному роману, борясь за ему лишь ведомую 'правду', бросал гневные слова с трибун, обличал недозревшую нашу литературу, много употреблял всуе слов чистых и святых, все чего-то гневался, дергался, орал. Но время - судья беспристрастный и беспощадный. Двадцать лет минуло со дня кончины неутомимого 'борца', а он уже как в воду канул, голоса его 'патриотических' речей не слышно, как и топорно писанных 'патриотических' книг не видно - забыты.
'Всю правду знает только народ', - сказал другой военный журналист, честно выполнявший свой долг на фронте и в литературе, Константин Симонов, никогда, кстати, и нигде не настаивавший на том, что главной ударной силой на фронте были военные журналисты, и мне, в личной беседе незадолго до смерти, говоривший даже о 'перекосе', случившемся в нашей военной литературе из-эа того, что большинство книг о войне написано бывшими журналистами.
Итак, 'всю правду знает только народ', - вот, как малая частица этого многотерпеливого, многострадального и героического народа, стану и я вспоминать правду, свою единственную, мной испытанную, мне запомнившуюся, окопную, потому что другой-то я и не знаю.
Воевал я в 17-й артиллерийской, ордена Ленина, Суворова, Богдана Хмельницкого, Красного Знамени, дивизии прорыва, входившей в состав 7-го артиллерийского корпуса основной ударной силы 1-го Украинского фронта. Корпус был резервом Главного командования. Начал он создаваться вместе с другими артиллерийскими соединениями подобного характера по инициативе крупных специалистов артиллерии, каковым был и командир нашей дивизии Сергей Сергеевич Волкенштейн, потомственный артиллерист, человек, крупный не только телом - фигурой, но и натурой, человек с совершенно удивительной биографией, вполне пригодной для захватывающего дух детективного романа. Жаль, что я не умею писать детективы. Так вот, дивизии прорыва, к удивлению, и не только моему, начали создаваться, когда враг был еще у стен Москвы.
В начале 1942 года 17-я артиллерийская дивизия приняла боевое крещение на Волховском фронте. Я тогда еще учился в школе ФЗО, приобретал железнодорожную профессию и, как говорится, 'ни ухом ни рылом' не ведал о существовании подобного военного подразделения, точнее - соединения, а будущий командир 'моей' дивизии в это время не где-нибудь, а в Красноярске сдавал благополучно им эвакуированное Киевское артиллерийское училище, которым какое-то время он командовал.
Вот именно - соединения! В состав дивизии входили все системы орудий и минометов, имевшихся на вооружении Красной Армии - от 120-миллиметрового миномета и до 203-миллиметровой гаубицы. Только истребительных, противотанковых полков и бригад в дивизии было шесть. Несколько полков и бригад среднего калибра и большое количество орудий - полуторасоток, совершенного, новейшего по тому времени образца. Одна дивизия такого характера и масштаба обладала огромной ударной и разрушительной силой, а ведь в состав 7-го артиллерийского корпуса входило две, затем три дивизии: 17-я, 16-я и 13-я. После объединения Воронежского и Степного фронтов в 1-й Украинский не раз и не два артиллерийские подготовки и прорывы осуществлялись 7-м артиллерийским корпусом с приданным и ему реактивной артиллерией и вспомогательной артиллерией стрелковых и танковых частей.
Первый прорыв наш корпус делал на Брянском фронте, во фланг Курско-Белгородской дуги. И когда 'началось!', когда закачалась земля под ногами, не стало видно неба и заволокло противоположный берег Оки дымом, я, совершенно потеряв 'рассужденье', подумал: 'Вот бы мою бабушку сюда!..' Зачем бабушку? К чему ее сюда? - этого я и по сию пору объяснить не сумею. Очень уж бабушка моя любила меня вышутить, попугать, разыграть, так вот и мне, видать, тоже 'попугать' ее захотелось.
Сперва нам, солдатам 17-й дивизии, очень глянулось, что мы не просто солдаты, но еще и из резерва Главного командования. Однако скоро перестало нам это дело нравиться. Полки и бригады дивизии при наступлении придавались стрелковым и танковым соединениям, и командиры их зачастую обращались с нами точь-в-точь, как сейчас директора совхозов и председатели колхозов обращаются с техникой и механизаторами, присланными с юга на уборочную в Сибирь - снабжали, кормили и награждали нас в последнюю очередь, бросали вперед на прямую наводку, затыкали нами 'дыры' в первую очередь. Командиры стрелковых полков и танковых частей были еще ведь и хозяева в своем 'хозяйстве', хитрованы немалые, часто прижимистые, себе на уме и, конечно же, берегли 'свое добро' как умели, и у кого поднимется рука или повернется язык осудить их за это?
Случалось, и не раз: займем огневые позиции, выкинем провода и средства наблюдения на наблюдательный пункт, окопаемся, изготовимся отдохнуть, чтоб завтра вступить в бой, как вдруг команда 'сниматься' топать, затем ехать куда-то. На фронт ехали из Калуги ночами, половину машин теряли и потом целый день их разыскивали, плюнув на всякие условности, связанные со словами 'военная тайна'. Но когда обстрелялись, приобрели опыт, на виду у противника, зачастую по неизвестному или известному лишь командиру дивизиона и начальнику штаба маршруту, в дождь, в снег, в слякоть мчались на новое место затыкать еще одну 'дыру', - почти на себе машины и орудия тащили - и никаких ЧП, никто почти не терялся во тьме, не отставал, ибо отстанешь, потеряешься, считай, пропал: 'дыра' она и есть 'дыра', там наши люди погибают, там танки противника стирают в порошок, втаптывают в грязь наши полки и батальоны, - корячиться некогда.
Один раз тащили-тащили на плечах и на горбу полуторку взвода управления со связью, со стереотрубой, бусолью, планшетами и прочим имуществом, и встала машина, не идет: это мы за ночь, то запрыгивая в кузов, то обратно, натаскали полный кузов грязи, перегрузили бедную полуторку. Выбрасывали грязь кто лопатами, кто котелками и касками, кто горстями и к месту сосредоточения бригады успели почти вовремя. Командир дивизиона, недавно умерший в Ленинграде, крутенек нравом до первого ранения был, мог и пинка отвесить, рассказывал: 'Толкали, толкали, качали, качали как-то машину и все, перестала двигаться техника. Выскочил я из кабины с фонариком, ну, думаю, сейчас я вам, разгильдяи, дам разгон! Осветил фонариком, а вы, человек двадцать, облепили кузов машины, оперлись на него, кто по колено, кто по пояс в грязи - спите... Я аж застонал. И хоть гонористый был - двадцать шесть лет всего, и такая власть! - уж без гонору давай уговаривать: 'Братцы! Ребятки! Просыпайтесь! Отстанем от своей колонны - погибнем...'
Бывали и исключения в обращении с нами, с 'резервом Главного командования'. 27-я армия под командованием генерала Трофименко взяла город Ахтырку и, углубляясь, начала расширять прорыв. Немцы решили отсечь армию, окружить, и нанесли встречный танковый удар со стороны Краснокутска и Богодухова (пишу по памяти и прошу прощения, если она сохранила не все точности, тем более 'стратегиче- ские', - ведь я был всего лишь бойцом, и с моей 'кочки зрения' в самом деле не так уж много видно было). Наша 92-я гаубичная бригада, находясь на марше, оказалась как раз в том месте, где осуществлялся танковый прорыв. Поступил приказ: занять оборону и задержать танки до подхода других полков и бригад дивизии. По фронтовой терминологии это значит: мы попали 'на наковальню'. А гаубицы в 92-й бригаде тульские 'шнейдеровки' образца 1908 года! Ствол орудия для первого выстрела накатывался руками, снаряд в ствол досылался банником, станина нераздвижная, поворот люльки и ствола всего на половину градусов против современных пушек и гаубиц, в расчетах наших гаубиц осталась редкая и дикая должность - 'хоботной' - это обязательно здоровенный мужчина, который за специальные ручки у станины таскает орудие из стороны в сторону, а наводчик у зада своего машет ладонью: 'левее-правее'. Сохранились сии орудия в каком-то Богом забытом углу, в бухте Петра Великого или еще какой-то на Дальнем Востоке. Форсуны-пушкари, воюющие у скорострельных, ловких орудий, насмехались над нами, прозвища обидные давали. Но была одна важная особенность у 92-й бригады - в ней со столкновений и дальневосточных конфликтов задержались и сохранились расчеты еще те - кадровые, они за две-три минуты приводили 'лайбы', как именовались наши гаубицы на солдатском жаргоне, в боевое положение и со второго или третьего выстрела от фашистских танков летели 'лапти' вверх, от пехоты - лохмотья, от блиндажей и дзотов - ощепье.
92-я бригада с честью выполнила свой долг и задержала танки противника под Ахтыркой, выдержав пять часов немыслимо страшного боя. Из 48 орудий осталось полтора, одно - без колеса. Противник потерял более восьмидесяти боевых единиц - машин, танков, тучу пехоты, сопровождавшей танки; небо было в черном дыму от горящих машин, хлеба, подсолнуха, просяных и кукурузных полей, зрело желтевших до боя (стоял август), сделались испепеленными, вокруг лежала дымящаяся земля, усеянная трупами.
Вечером на каком-то
