упрятанной в рукав.
— Хвати для тонусу! — сунул он рукав Олегу.
— Тут что?
— Моча! — гаркнул Сашка. — Ну, чего хохотальник открыл? Пей!
Олег вылил в рот все, что было в пробирке, и стал хватать губами воздух, а он никак не хватался. Сашка подскочил к окну, где стоял графин, и прямо из горлышка плеснул в беспомощно открытый рот солдатика воды. И когда тот очухался, беспредельно удивился:
— Неужели никогда не пил холостой спирт?
— А это спирт, да?
Сашка махнул рукой, ушел куда-то и минут через десять появился с гитарой. Он свалился на кровать, пристроил гитару на животе, щипнул струны, дробью ногтей прошелся по деревянному корпусу инструмента, затем по зубам и посыпал частушки. Ни одной похабной частушки он не спел, но и приличной тоже. Все они были на острие возможного. Потом Сашка на минуту задумался и грустно повел потасканным тенорком:
Сестра, сменившая Дашу, прикрыла дверь палаты, но там запротестовали:
— Пусть поет. Громче давай!..
Сашка запел громче:
— Это чья же песня? — спросил заплетающимся языком Олег. Боль у него прошла, все кругом плыло и качалось, а на душе было жалостно, и хотелось обнимать всех и целовать.
— Есенина. Слыхал про него? Свой в доску поэт, сердечный.
Олег попробовал вспомнить такую песню у Есенина и не вспомнил.
— Только бы не позабыться перед смертью похмелиться, а потом, как мумия, засохнуть! — наговаривал под гитару Сашка. Прихлопнув струны на гитаре, он какое-то время лежал молча. А потом снова запел, затосковал.
Олег слушал, слушал Сашкины песни, да и заплакал.
— Ты чего?
— Мне тебя жалко! — проревел Олег, не отнимая лица от подушки.
— Захмелел боец Глазов, — печально молвил Сашка, накрывая солдатика одеялом. — Поспи-ка, юный пионер. От гипса-то знобит.
Олег послушно уснул, как в яму провалился. Спал он долго, в обед добудиться не могли. Он и еще дольше бы спал, да кто-то настойчиво тряс за здоровое плечо.
Олег с трудом разодрал глаза, увидел Сашку. Он протянул Олегу руку, и не то снисходительная, не то грустная улыбка шевельнулась в его губах и глазах.
— Ну, Олик!..
— Ты куда? — сонно хлопал ресницами Олег.
— На эвакуацию. Я — грудник, ты — плечник. Тебя здесь лечить будут, мне дальше ехать. Как поется: «Ей в другую сторону…»
— А-а, — протянул Олег, усаживаясь на кровати, все еще ничего не понимая. — Ты уезжаешь, что ли? — вдруг встрепенулся он.
— Ох, боец Глазов, — покачал головой Сашка, — хватишь ты горя без меня. Держи лапу-то!
Вяло пожал Олег Сашкину руку.
— Как же это?! Вдруг?.. Сразу?..
Но Сашка уже не слушал его.
— Бывайте здоровы, славяне! — кричал он, заглядывая в палаты, и на ходу надевал через голову командирскую полевую сумку, в которой было все его имущество.
— Будь здоров, певун! — слышалось отовсюду. — Счастливо добраться!
Появилась рыженькая Даша в шинели, поверх которой был накинут халат, постояла, опираясь о дверной косяк спиною, наблюдая за Сашкой грустными зеленоватыми глазами.
— Хватит, пойдем, конопатый! — позвала она строгим сестринским голосом. — Провожу тебя до поезда.
— Пойдем, паленая, пойдем.
Сашка двинулся за Дашей, но, открыв дверь на лестницу, оглянулся и подмигнул Олегу, все еще неподвижно и бестолково сидевшему на кровати:
— Ничего провожающий, а? — и загремел по ступенькам лестницы.
Минуты три спустя ровный приглушенный гул большого госпиталя перебило звякнувшей внизу дверью. Олег еще долго прислушивался, не веря, что Сашка ушел, насовсем ушел и никогда больше не вернется.
