Эпинойи, явившемуся ему, и вкладывает в этот слепок часть от силы света Адама. 'И он (Адам) увидел женщину рядом с собой. И тогда-то Эпинойа света явилась... И он узнал свой образ...' (23.4-9; ср.: 24.35- 25.1).
Познание - самопознание в Апокрифе Иоанна выражено еще в одной форме познания бога. Все усилия архонта, когда наложил он последние путы на человека - судьбу, были направлены на то, чтобы 'все творение стало слепым, дабы они не могли познать Бога, который надо всеми ними' (28.28-33). И еще раз о том же сказано чуть ниже, в самом конце части, повествующей о борьбе за людей 'духа жизни' и 'духа обманчивого'. Люди, души которых осквернены 'духом обманчивым', 'умирали, не найдя истины и не познав Бога истины' (30.3). Таким образом, использована и эта форма, чтобы дать понять о содержании 'совершенного знания'.
Приобретавшее черты самопознания, как познания в себе света, истинного бытия, 'совершенное знание' было переживанием. Человек сознавал себя в единстве с Плеромой, с полнотой бытия, которой чужды разобщенность, разорванность, неведение. Здесь то же настроение, которое в нашем источнике было почвой для сложных спекуляций. Оно позволило легко отождествлять неотождествимое для иначе направленного мышления, использовать любые формы, чтобы как-то выразить себя.
Большой интерес для исследователя представляют элементы нравственного учения в памятнике. Будучи обоснованными в тексте более общими мировоззренческими принципами, они помогают понять их причины, ощутить духовный климат, в котором складывалось и получило жизнь произведение. Поэтому нельзя обойти молчанием рассуждение об участи человеческих душ, косвенно свидетельствующее о нравственном идеале гностиков. Рассуждение передано в виде диалога Иоанна со спасителем. Причем в этом месте заинтересованность Иоанна тем, что он услышал, дает знать о себе, пожалуй, всего сильнее. Переход к теме спасения душ с самого начала делает очевидным, что речь будет не об участи людей как таковых, а о мироздании: '...чтобы когда Дух спустится от святых эонов, он мог бы поднять его (семя Адама) и исцелить его от изъяна, и вся Плерома могла бы стать святой и без изъяна' (25.12-15). Далее следуют слова Иоанна: 'И я сказал спасителю: 'Господи, все ли души тогда будут спасены в свете чистом?''
Путь спасения описывается как определенное поведение людей. О тех, чье спасение безусловно, говорится так: 'И нет у них иной заботы, если не одна нерушимость, о которой они станут заботиться из этого места без гнева или жажды, или зависти, или желания, или алчности ко всему. Они не заботятся ни о чем, кроме существования одной плоти, которую они несут, ожидая время, когда они будут встречены принимающими' (25.29-26.1). Неприятие мира низшего - природного и социального (ср.: 29.30-30. 2), идеал отшельничества стоят за строками о тех, 'на кого Дух жизни спустится и будет с силой, - они будут спасены, и станут совершенными, и будут достойны величия, и будут очищены в этом месте от всего злодеяния и заботы испорченности' (25.24-28). Хотя 'дух жизни' и 'дух обманчивый' сражаются за души людей, полной предопределенности в том, что их ожидает, нет. Без помощи свыше спасение не мыслится, но и человек (напрашивается аналогия с Софией) свободен в своем пути знания и незнания. Поэтому есть и 'те, кто познал, но отвернулся' (27.21-22).
Думается, та непоследовательность, которая иногда видится в произведении при решении проблемы, весьма занимавшей умы поздней античности, а именно, можно ли считать человека свободным в его действиях, или же все предопределено, отражала нечто важное в мировосприятии, ориентированном на единосущность человека и действующих на него сил. Эта единосущность сводила в известном смысле на нет противопоставление человека внешним силам, стирала разницу между предопределением и свободой воли, побуждала менять местами причину и следствие (см.: 2.16-19; 26.36-27.3). Она побуждала описывать путь спасения как двуединый - совмещающий помощь свыше и усилия самого человека.
Слова о 'тех, кто познал' (27.21-22), снова возвращают нас к теме познания. И в рассматриваемой части поступок неотъемлем от знания: с одной стороны, 'заблуждение', 'дела зла', 'забвение', с другой - 'пробуждение от забвения' и 'достижение знания'.
Наконец, дважды выделенный в источнике разряд людей - 'тех, кто от рода недвижимого' (2.2425; 25, 23; ср. также: 'тайна рода недвижимого' - 31.33), прямо касается их отношения к знанию. В первый раз в откровении говорится о передаче знания, полученного Иоанном, его 'сотоварищам по духу, тем, кто от рода недвижимого совершенного человека'. Вторично, также в откровении, на вопрос Иоанна о спасении душ следует ответ, начинающийся словами: 'Великие вещи поднялись в твоем уме, ибо трудно обнаружить их перед другими, если не перед теми, кто от рода недвижимого' (25.19-23). Здесь отчетливо выражена мысль о единосущности открывающего и получающего знание. Косвенно это подтверждается и следующей несколько ниже репликой: 'Воистину ты блажен, ибо ты понял' (27.16-17). Наконец, гимн Пронойи, о котором речь идет дальше, завершают слова: 'Я же, я сказала все вещи тебе, чтобы ты записал их и передавал их своим духовным сотоварищам сокрыто. Ибо есть это тайна рода недвижимого' (31.28-32). О 'соучениках' Иоанна, который 'объявил им то, что спаситель сказал ему', говорится в самом конце апокрифа (32.4-6).
Эпитет 'совершенный', встречаемый в определении 'род непреходящий совершенного человека', заставляет вспомнить о применении его в выражении 'совершенное знание'. Упоминания о 'тайне', 'сокрытости', как и о духовности, также сопровождающие выражение 'род непреходящий', в свою очередь не единичны в нашем памятнике и так или иначе имеют отношение к знанию - самопознанию - самосознанию, пронизывающему высшее единство и противоположному тому незнанию себя и целого, что господствует в низшем мире.
Остается сказать несколько слов о гимне Пронойи, который, видимо, в качестве посвятительного гимна предшествовал по времени произведению. Высказано мнение, что памятник сложился в качестве комментария к этому гимну {21}. Так или иначе, гимн превосходно вписан в его строй. Эффект отражения, занимающий в произведении важное место, возникает еще раз именно с помощью этого гимна. Встреча Иоанна со спасителем, о которой рассказал Иоанн, в гимне описана вновь, но уже не тем, кому было откровение, а тем, кто открывался, то есть Пронойей, 'светом, который в свете', 'памятью Плеромы', 'мыслью девственного Духа', иначе говоря, спасителем. Есть сходство между описанием того, как мучающийся сомнениями Иоанн получает откровение, и картиной пробуждаемого ото сна 'того, кто слышит'.
В гимне Пронойи встреча - откровение выглядит в виде переданного Пронойей диалога, вернее, двух партий. Одна из них, более пространная, есть партия Пронойи, начатая в форме 'я есмь', где Пронойа рассказывает о том, что она претерпела, трижды спускаясь в 'середину тьмы', 'середину темницы', в поисках своего 'домостроительства'. Другая партия, короткая, 'того, что слышит', того, к кому устремлялась Пронойа. Вопрошающий, он также в какой-то мере представляет себя аудитории: 'Тяжелые слезы отер он с себя и сказал: 'Кто тот, который называет имя мое, и откуда эта надежда пришла ко мне, когда я в оковах темницы?'' (31.7-10).
В гимне Пронойи мы встречаем некоторые из уже знакомых выражений, применяемых в источнике для описания обретения и передачи знания. Есть и новые. О человеке, 'том, кто слышит', говорится как о 'восстающем ото сна тяжелого', о 'пробуждающемся'. Что же касается Пронойи, то она стремится 'пробудить', 'сказать', 'заставить вспомнить', 'передать', 'наполнить уши (слушающего) всеми вещами', она ищет 'домостроительство' свое.
Передаваемое знание, о котором так образно сказано здесь, неотделимо от чувства: '...и я сказала: 'Тот, кто слышит, да восстанет он ото сна тяжелого'. И он заплакал, и он пролил слезы. Тяжелые слезы отер он с себя и сказал...' (31.4-7). В не меньшей мере это знание есть действие: 'Восстань и вспомни, ибо ты тот, который услышал, и следуй своему корню, который есть я, милосердие, и укрепи себя перед ангелами бедности и демонами хаоса и всеми, кто опутал себя, и стань, оберегаясь ото сна тяжелого и заграждения внутри преисподней' (31. 14-22).
В этих словах - 'следуй своему корню, который есть я' - сказано даже не о единосущности, - о тождестве открывающего и того, кому открывается. Убежденность в этом, то глубоко запрятанная, то прорывающаяся наружу, делает акт познания актом самопознания, и, более того, акт незнания включается как один из моментов в процесс познания. Поэтому откровение Иоанна, приобщающее его к знанию о себе - знанию себя в пределах высшего единства, описано в произведении не только как продолжающее его внутреннюю жизнь, но и как распространяемое на судьбу мироздания (этим познанием восполняется изъян, нанесенный Софией Плероме). Гимн Пронойи также оставляет впечатление картины постепенного единения одного начала - во встречных усилиях Пронойи и человека.
