похищенную девушку на некоторое время в доме Аспазии.
- Хорошо, - сказал он, - я готов оставить у тебя на проценты мое драгоценнейшее сокровище - и заранее знаю, что эти проценты будут велики и щедро наградят меня за непродолжительное отречение, которое, конечно, не будет полным, так как без сомнения, ты позволишь мне видеть у тебя в доме это прелестное дитя.
- Почему же нет? - отвечала Аспазия, - ты можешь быть постоянным свидетелем ее успехов.
Итак, Зимайта была оставлена у Аспазии. Перикл сначала не давал своего согласия, но у него была удивительно мягкая душа и настойчивые просьбы Аспазии заставили его наконец уступить. Он, однако, настаивал на том, чтобы девушка пробыла у него только до тех пор, пока будет решено: выдать ее обратно или нет.
Если бы мегарцы не были так ненавистны афинянам, то согласие Перикла на просьбы Аспазии, оставить у нее похищенную девушку, конечно было бы обсуждаемо гораздо более резко, чем это случилось в действительности.
В Афинах уже давно начали говорить о так называемой школе Аспазии и это название теперь казалось более чем когда-либо справедливым: действительно, в доме Аспазии под непосредственным присмотром милезианки теперь находились уже четыре девушки в самом юном возрасте, так как, к давно уже жившим в доме Аспазии двум племянницам и аркадской девушке, прибавилась еще девушка из Мегары.
Кроме того название школы вполне соответствовало сокровенным намерениям Аспазии, ее желанию и старанию облагородить и освободить афинских женщин, которое до сих пор имело весьма сомнительный успех. Она думала, что то, что не удалось ей с вполне развившимися женщинами, удастся с этими девушками, и решилась начать свое воспитание с нежного возраста. Она желала воспитать не гетер, а подруг и помощниц, которые умом и красотой, подобно тому, как она сама, старались бы добиться влияния.
В основанной ей школе они должны были получить именно такое воспитание и затем продолжать распространять его далее и таким образом доставить победу женской красоте и женскому уму. Кроме того, ее воспитанницы могли, как и сама их наставница, приобрести себе в мужья могущественных, выдающихся граждан, которые упрочили бы власть Перикла и своим влиянием победили бы его противников.
Но неужели супруга Перикла не опасалась влияния на мужа такого большого числа очаровательных девушек у себя в доме?
Нет, ее гордая возвышенная душа была далека от подобных мелочных чувств. Она не походила на обыкновенных женщин. Она не довольствовалась личным успехом, а стремилась к осуществлению великой мысли, к тому же она знала, что все еще обладает поясом Афродиты, что он еще не потерял в ее руках ни одной капли своей прелести.
Она знала, что еще долго сумеет остаться учительницей своих воспитанниц и что они только еще со временем будут тем, что она уже есть. Что же касается в частности Перикла, то она была убеждена, что ничто на свете не разорвет и не ослабит силы соединявших их уз, которые еще более окрепли от привычки.
Каприз природы отказал Аспазии в радостях материнства и она без жалоб переносила это. Если ей не дано было судьбой воспитать подобную себе дочь, то эта же судьба дала ей в руки многообещающих девушек, на которых она могла вдоволь совершенствовать свое воспитательное умение.
Казалось, что музы и хариты сошли с Олимпа в школу Аспазии.
Аспазия старалась развивать в своих ученицах красоту тела и души и, кроме того, развивать ум. Все искусства: музыка, танцы и поэзия преподавались ученицам, было исключено только все серьезное и мрачное. Радость считалась первым законом жизни.
Прежде всего Аспазия учила своих учениц понимать, как глупо надеяться добиться всего своими прелестями. Она говорила им, что красота есть добродетель, которая, как всякая другая, должна быть изучаема и воспитываема. Она объясняла им, что ум есть корень красоты, который питает и освежает ее. Глупая красота скоро исчезает, говорила она, и жизнь с глупой женщиной невыносима. Ничто так не убивает любовь, как скука. Красота, говорила она, не есть спокойное состояние, она должна уметь влиять на других, должна внушать благороднейшие поступки и заключается в гармоническом соединении красоты тела и души. Она не должна быть неподвижным светом, а должна походить на солнечный луч, разливающий вокруг себя жизнь.
Нельзя непосредственно придать себе красоту, часто говорила она, но можно повсюду смягчать и скрывать все некрасивое. Никогда не мешает глядеться в зеркало, но не для того, чтобы стараться уничтожить все некрасивое. Только таким образом можете вы убедиться, что нет человека, который постоянно был бы прекрасен, или постоянно отвратителен, что красота может изменяться сто раз в день, что она, предоставленная самой себе, быстро погибает, что красота уверенная в самой себе и сложившая руки, есть мечта глупцов и что быть прекрасной - трудное искусство, даже для прекраснейшей. Бесчисленны образы, которые принимает безобразие. Безобразие есть демон, с которым мы должны бороться каждый день, если не желаем быть им постыдно побежденными.
Не только словами, а также и делом поддерживала Аспазия своих учениц в борьбе с хитрым, угрожающим демоном. Как школьный учитель, постоянно носящий в руках плетку или хлыст, она носила маленькое серебряное зеркало и показывала его виновной, в которой замечала искру телесного или душевного безобразия. Таким образом она учила этих девушек самообладанию, уменью подавлять капризы, спокойствию, веселости и постоянному благородному равновесию тела и души.
Из двух племянниц Аспазии, Дроза выказывала блестящий талант к мимическим танцам, Празина же, напротив того, отличалась в пении и музыке, но Аспазия не дозволяла, чтобы кто-нибудь из них предавался развитию только с одной стороны, она требовала от каждой, чтобы она старалась нравиться не развитием какой-нибудь одной способности, а гармоническим соединением всех. Одностороннее художественное воспитание, говорила она, всегда влечет за собой некоторую небрежность относительно всеобщего развития.
Дроза от природы очаровывала своей веселостью, у нее прелестная стройная фигура, настолько воздушная и легкая, что она, подобно нимфе, казалось, на ходу не могла помять ни одного цветка, ни одной травинки. Ее стройная фигура была из тех, которые действуют на чувства гораздо более, чем роскошно развитые формы.
Празина была равна ей по красоте, но имела кроме того преимущество в серебристом голосе, которым она распевала песни Сафо, аккомпанируя себе на лютне.
Что может быть приятнее звука юного шестнадцатилетнего женского голоса! Голос Празины мог сравниться своей очаровательностью и мягкостью голосу соловья в долине Кефиса.
Но и прелестную Дрозу и страстную Празину вскоре превзошла Зимайта. В фигуре Зимайты, в чертах ее лица воплотился благороднейший эллинский тип. О такой тонкости черт мог разве только мечтать знаменитый скульптор. Трудно было придумать что-нибудь очаровательнее матового, задумчивого блеска ее глаз.
Но не только наружность, но и внутренние качества Зимайты стояли на одинаковой высоте. Она обещала быть таким же воплощением истинного эллинского духа, каким была сама милезианка. Она со страстным воодушевлением схватывала мысли Аспазии и ее умственное развитие далеко превзошло развитие ее подруг. Она любила искусства, что же касается скульптуры, то в ней ее понимание равнялось пониманию ее учительницы. Она походила на свою наставницу также и в том, что не предпочитала ни одного из искусств, напротив того, все ее способности были развиты в одинаково прекрасной гармонии. Таким образом, она была перлом школы милезианки, которая любила ее почти с материнской нежностью и возлагала на нее свои лучшие надежды.
А Кора, девушка из Аркадии?
Трудно было сказать, следует ли ее также причислить к школе Аспазии. Когда Аспазия похитила ее из ее аркадской родины, ей нравилась сама первобытность и необделанность материала, над которым она хотела попробовать свое воспитательное и творческое искусство, но первобытность материала скоро стала казаться сильнее, чем образовательное искусство Аспазии.
Кора подвергалась постоянным насмешкам своих подруг и скоро ее унизили почти до степени служанки. Но девушка из Аркадии имела в себе что-то такое, что не дозволяло ей вполне спуститься до рабыни. Она не была ни весела, ни красива, ни очаровательна, но серьезна и задумчива. То странное, что
