же можно жить в таком тесном месте, где людей, как в банке - сардин, и даже не догадываться о том, что здесь происходит.
Приходилось признать, что правда на ее стороне. Я ходил по кораблю, как лунатик. Или, скорее, клоун. Шут гороховый. Быть хозяином судна и даже не догадываться, что на нем происходит.
Я откинулся в кресле, ощущая себя полным дураком. Ковыряясь с ремнями безопасности, я старался не смотреть в сторону Маргариты.
Она оглянулась на меня, посмотрев прямо в глаза.
- Я не такая, Ван. Может быть, я - ее клон, но на этом наше сходство кончается. Не забывай об этом.
- …До входа в облака четыре минуты…
ВХОД В ОБЛАКА
На подходе к Венере в жарких плотных облаках, двигаясь в вязкой атмосфере чуть быстрее семи километров в секунду, «Гесперос» включил тормозные ракеты с точностью до миллисекунды, согласно программе снижения.
Пристегнутый в кресле в пузыре наблюдения, я почувствовал, как вздрогнул корабль, точно кто-то ударил по тормозам гоночной машины.
Я нагнулся вперед, насколько позволяли ремни безопасности. Через наклонный выгибающийся вперед иллюминатор я видел обод огромного теплового экрана, а за ним - мягкие пушистые облака золотисто- шафранного цвета, полностью укрывавшие пеленой планету.
Кроме облаков, ничего не было видно. Облака напоминали морские волны с пенистыми гребешками. Казалось, мы погружаемся в бездонное море.
Маргарита отвернулась, и я почти не видел ее лица, только краешек профиля. Она сидела напрягшись, вцепившись в подлокотники кресла. Не так чтобы сильно вцепившись, не до побелевших костяшек пальцев, но и расслабленной ее позу не назовешь.
Что до меня, то я вцепился в кресло так, что от ногтей, наверное, останутся следы - свидетельство моего позора. «Боялся ли я?» - спросите вы. Не знаю. Мои нервы натянулись, как кабель, связывавший нас со старым «Третье-ном». Помню, что дышал я, как загнанный конь, но не помню, чтобы при этом шевелились, извивались, как обычно, точно змеи, внутренности в желудке.
И тут что-то яркое блеснуло на краю теплового экрана, и внезапно мне захотелось оказаться на мостике, где по приборам можно понять, что происходит. Тем более, там оставалось свободное кресло и я мог затребовать его себе на весь полет.
Корабль дернулся. Не жестко, но достаточно ощутимо. Более чем достаточно. Теперь сиял уже весь тепловой экран, обтекаемый потоками горячего газа. Пошли толчки по бокам корабля.
- Подходим на максимальном «же»,- объявил голос Дюшамп над головой.
- Максимальное «же»! Проверка,- отозвался Родригес со своего места в носу корабля.
Вот теперь затрясло так затрясло. То, что было до этого, можно и не считать «болтанкой». Я забился в кресло, счастливый от того, что успел пристегнуться.
- Максимальное аэродинамическое давление,- объявила Дюшамп.
- Температура в передней секции превышает максимально рассчитанную,- голос Родригеса оставался спокойным, но от слов его меня точно током ударило.
Расчеты делали с огромным запасом, напомнил я себе, пытаясь не заводиться. Лучше всего при этом, конечно, чтобы не мотало так, как будто корабль рассыпается на части. Тогда бы для спокойствия оставалось побольше оснований.
Теперь в иллюминаторе вообще ничего нельзя было разглядеть. Только плотная стена раскаленных газов, точно в устье мартеновской или доменной печи. Я прищурился, но лучше не стало. Перед глазами все плыло. На миг я зажмурился. Когда я снова открыл глаза, взгляд прояснился, но не в иллюминаторе. Корабль трясло по-прежнему, словно руку долгожданного гостя.
Маргарита все это время просидела не шелохнувшись. Она, как прикованная, наблюдала что-то. Интересно, что там могла показывать ее камера, или у нее уже давно расплавились линзы.
Качка чуть поубавилась. Теперь можно было откинуть голову на подголовник кресла и не чувствовать себя, как новичок, которого молотит чемпион-каратист.
Маргарита чуть обернулась, улыбнувшись мне. Я ответил слабой, вымученной улыбкой.
- Ничего, вполне сносно,- пробормотал я с некоторым вызовом. При этом из моих легких вырвался едва различимый шепот, как из раздавленного пакета.
- Думаю, худшее уже позади,- согласилась Маргарита.
Как раз в этот момент состоялся самый грандиозный толчок за все это время, а следом за ним - взрыв, от которого меня бы точно выбросило из кресла, если бы я не был пристегнут. Понадобилась всего секунда, чтобы вспомнить, что это сработал тепловой экран, но за эту секунду я перекачал себе в кровь столько адреналина, сколько не успел выработать за всю свою предыдущую жизнь. Я оказался близок к истерике, давление у меня подскочило выше всякой планки.
- Входим в облака! - закричала счастливая Маргарита.
- Ускорение на одно деление,- прозвенел голос Дюшамп.
- Тепловой экран сброшен,- отозвался Родригес.- Теперь мы - дирижабль.
Я криво улыбнулся Маргарите и дотянулся до пряжки ремней безопасности. Мгновение я помедлил, и тут «Гесперос» тряхнуло, он завертелся, замотался как сумасшедший и получил такое ускорение, что меня вдавило в спинку кресла.
СВЕРХРОТАЦИЯ
Твердое тело планеты может вращаться очень медленно, но верхние слои венерианской атмосферы, раскаленной Солнцем, создают потоки воздуха, которые и ветрами назвать язык не поворачивается. Они несутся со скоростью двести километров в час и более, облетая планету за несколько дней. Кстати, они чем-то схожи с земными морскими течениями, только куда больше и мощнее.
Наш воздушный пузырек оказался во власти этих ветров, точно листок, захваченный ураганом. Двигатели за бортом гондолы мы использовали только для того, чтобы удержать судно в относительном равновесии, иначе за несколько часов сожгли бы все горючее. Бороться с такими ветрами бесполезно, по ним можно только скользить, пытаясь сделать это скольжение относительно спокойным.
«Третьей», покоившийся вверху на безопасной стабильной орбите, мог, наверное, проследить наше движение и вычислить расположение дирижабля по нашему телеметрическому маяку. Этому имелись две причины: во-первых, приходилось держать постоянную связь для определения маршрута и скорости ветра сверхротации, причем «Гесперос» напоминал частичку сажи в продуваемом ветром тоннеле. Однако к тому времени, когда мы попали в плен сверхротации, «Третьей» не развернул еще всей системы спутников связи вокруг планеты. Пока что на связь по маяку уходило по полчаса, а на передачу более подробных данных и того больше - полдня.
И если с нами что-нибудь случится, они узнают об этом лишь спустя как минимум десять часов.
По счастью, единственной проблемой оказались несколько ушибленных конечностей. «Гесперос» нырял и крутился в турбулентных потоках. Он напоминал яхту, застигнутую штормом: его швыряло из стороны в стороны, и оставалось думать не о направлении, а о том, чтобы удержаться на ногах и не перевернуть корабль окончательно.
